Христос в Куэрнаваке - [4]

— Я бы мог дать им эти деньги…

— Вот как? Черт возьми, может быть, вы дадите денег еще сотне моих пациентов, которые не менее остро нуждаются в немедленной операции? Может быть, вы себя провозгласите господом богом и будете судить, кому жить, а кому погибнуть? Или, может быть, ваши соотечественники сделают из этого новую увлекательную игру вроде лотереи: определять, кто из мексиканцев заслуживает того, чтобы остаться в живых…

— Послушайте, Серенте, это уже ни к чему…

— Да, вы правы. Простите меня. Но неужели вы думаете, что я бесчувственный чурбан? Ведь я тоже видел этих людей — и отца, и мать, и девочку. Только, разумеется, я напрасно устроил эту сцену вам. Сам не знаю, как так получилось. Вы поймите, ведь мне с этим приходится сталкиваться изо дня в день, изо дня в день, и не только мне, но любому врачу здесь, в Мексике. Но я больше не буду вас мучить, и так уж довольно.

— Ничего вы меня не мучите. Я понимаю.

— Как вы можете понимать? Я прожил здесь пятнадцать лет и все-таки не понимаю, все-таки то и дело допускаю оплошности, потому что ведь я сам никогда не был крестьянином, который не знает, что значит жить, не страдая от голода, холода, болезней. Вчера утром пришел ко мне один пеон с женой и двумя детьми — мальчиком и девочкой. У обоих ребят уже несколько месяцев не прекращается кровавый понос, но чего стоило это решение собраться всей семьей и пуститься в путь за тридцать миль, в город, который так пугает! Но вот, наконец, они попали ко мне. Я выслушал их, осмотрел детей, но чтобы назначить лечение, мне нужно знать, с какими возбудителями я имею дело. Поэтому я даю отцу две картонные коробочки и велю принести мне испражнения детей. Он смотрит на меня глазами раненого животного, но я, проработавший здесь пятнадцать лет, — я не понимаю. Мне некогда. Меня ждут другие пациенты, и я ничего не замечаю. И, конечно, он ушел и не вернулся. Почему? А потому, что я для него все равно, что господь бог, и когда я велел ему принести мне испражнения в коробочках, он понял это как злую шутку, или издевательство, или просто что-то непонятное и страшное. Откуда ему знать, что существуют микробы — возбудители болезни? Ведь он никогда в жизни не видел микроскопа. И вот теперь эти двое детей наверняка умрут, а виноват в этом я, потому что я позабыл о страхах и страданиях, которыми полна жизнь простого человека. Ну, ладно. Завтра вы придете к обеду, и я в качестве гостеприимного хозяина буду занимать вас более приятными разговорами.

— Ведите такие разговоры, какие вам хочется вести, — ответил я. — Мы будем у вас.

По дороге домой я вспомнил, что мне надо зайти в мастерскую к плотнику. Моя жена давно уже мечтала заняться во время каникул скульптурой, и несколько дней назад я заказал в этой мастерской деревянный каркас, нужный ей для работы. Я объяснил плотнику, о чем идет речь: очень простая штука, небольшой чурбачок с укрепленной на нем стойкой, которая послужит стержнем для будущей фигуры. Плотник сказал, что все понял, и просил зайти дня через два-три.

Когда я пришел, оказалось, что мой заказ уже готов. Переступив порог мастерской, я сразу почувствовал, как во мне оживают улегшиеся было настроения. Я словно перенесся в давно отошедшую пору истории человеческого труда: меня окружали прадедовские нехитрые инструменты: гнутые сверла, какие можно увидеть в орнаменте египетских гробниц, изготовленные вручную рубанки и пилы, тесла, ничуть не отличавшиеся от тех, что были завезены сюда испанскими конквистадорами четыре столетия тому назад; даже гвозди были старинные, четырехгранные, ручной поковки. Сонно притихнув в лучах предвечернего солнца, мастерская с ее низкими выбеленными стенами казалась деталью картины, написанной когда-то давным-давно, и словно с той же картины сошли два плотника в кожаных фартуках, с мозолистыми рабочими руками и точеными чертами смуглых бронзовых лиц; но было в них то удивительное и неповторимое, что всегда отличает плотников от рабочих людей всех других профессий — какое-то особое отношение к инструментам, к дереву, к людям, мягкое, благостное выражение лица, спокойная созерцательность в восприятии жизни, избыток душевного тепла и всепроникающее чувство общности с окружающим миром и его обитателями. Не думайте, что это моя фантазия; мне много приходилось работать с плотниками и наблюдать их в самых разных местах и обстоятельствах: в Европе и в Азии, в Мэне, Вермонте и Калифорнии, у себя дома, на работе и в тюрьме, и я неизменно встречал в них эти черты.

— Вот ваш каркас, сеньор, — сказал старший из двух плотников, и подал мне предмет, при виде которого у меня дух занялся от восхищения; это было настоящее чудо красоты и мастерства: подставка из красного дерева и высокая стойка, словно выраставшая из нее, — все было отделано и отполировано, как отделывается дорогая мебель. Он назвал цену: четыре песо, что составляет тридцать два цента на американские деньги. Очевидно, выражение моего — лица смутило его, так как он тут же спросил, не слишком ли это дорого. Я ответил, что мне это, напротив, кажется слишком дешево, неслыханно дешево за такую превосходную работу и такой ценный материал. Нет, не цена меня удивила, сказал я, а то, что он столько усилий потратил, чтобы вещь вышла красивой.