Порочные игры - [6]

Задним числом я теперь понимаю, что рядом с Генри имел некую ложную, вторичную славу. Не разделяя его жизненной философии, я все же восхищался некоторыми его чертами. Не исключено, что во многом жизнь его была позой, но, в конце концов, у кого это не так? Мы все предпочитаем выдумывать про себя то одно, то другое; если бы нам приходилось признавать все свои грехи, жизнь стала бы невыносимой. Я не мог припереть Генри к стенке по части достоверности его рассказов о предках, а со своим нарождающимся художественным чутьем даже считал эту историю очаровательной. Вот запись из моего дневника тех лет, говорящая обо мне не меньше, чем о Генри.

«Сегодня вечером Г. особенно терпелив. Хорошо бы избавить его от необходимости все время производить на меня впечатление. Он мне нравится ровно настолько, чтобы терпеть его предрассудки, но не настолько, чтобы развешивать их у себя дома по стенкам. Я знаю, что почти все считают Генри надоедливым болтуном, но они не видят его второй стороны. По сути дела, он просто боится обнаружить свои настоящие чувства. Временами наша дружба готова дать трещину, и тогда его внезапно переполняет раскаяние и великодушие, что так трогательно. К. уже надоел мне своими намеками. Послушать его, так Генри — волк в овечьей шкуре. Мы едва не подрались из-за этого. К. и ему подобные хотят, чтобы все мыслили как они, и представить себе не могут, что наша дружба с Г. совершенно свободна. Будь у него такие наклонности, я первый это заметил бы».

К чему Генри имел стойкую привязанность, так это к богатству. С профессиональным усердием он изучал секреты людей, которые им обладали. Уверен, именно это побудило его выбрать в качестве первой карьеры торгово-банковское дело. Полагая, что очень богатые люди наделены некоторыми мистическими способностями, он часто закрывал глаза на их вопиющую безвкусицу. Генри так сильно влекло к богачам, что это сказалось на нашей дружбе. Он ездил на охоту, раза два даже на псовую. Охоту я ненавидел. Впрочем, он и сам говорил, что видит в ней лишь средство для достижения цели. На днях я раскопал старый номер «Татлер» с фото, на котором Генри блистал в красном охотничьем камзоле среди гогочущих тупых физиономий — картинка из Брайдсхеда, куда он, по счастью, никогда не возвращался.[7] Когда он впервые попал в парламент, пошли слухи, что он получит высокий пост. Но почему-то его звезда так и не взошла — видимо, потому, что он был чересчур яркой личностью: тори очень неохотно продвигают одаренных и вовремя окорачивают тех, кто может поколебать статус-кво. Видимо, именно тогда Генри впервые понял, что его обаяние не способно открыть ему все двери. Другие, из того же теста, что и он, относились к его притязаниям куда менее терпимо, чем я. Если же он не мог завоевать какую-то территорию, то быстро ретировался, ибо не выносил, когда его отвергали.

И все же временами я попадал под столь сильное влияние его личности, сложной и загадочной, что, казалось, любил его, и эта любовь целиком меня поглощала, хотя в ней не было сексуальности. Такого рода друзья нужны каждому, чтобы время от времени их предавать и чтобы они в свою очередь нас предавали.

Глава 2 НАСТОЯЩЕЕ

На следующее утро Билл находился в состоянии легкого похмелья, и мы с ним пили на террасе кофе эспрессо, после чего вся наша компания отправилась на катере на первое заседание конференции. Организаторы, люди в высшей степени интеллектуальные, выбрали для его проведения Ка-Санудо — дом, в котором в шестнадцатом веке жил автор знаменитых дневников. На заседании мы дебатировали по поводу судьбы южноамериканских писателей при диктаторских режимах. Основной докладчик, сотрудник «Эмнести интернэшнл», прочел часовую обвинительную речь, подкрепив ее несколькими жуткими слайдами; затем последовали вопросы и ответы. Создавшаяся ситуация казалась несколько забавной. Мы сидели, упакованные в свои академические свободы, и слушали рассказы о том, как преследуют, мучают и убивают наших далеких коллег. Резолюция и заявление для печати были приняты единогласно, и все прониклись чувством исполненного долга; я же, не в силах избавиться от ощущения лживости этой акции, в конце концов почувствовал отвращение к самому себе.

В таком настроении я пребывал в течение всего ленча, которым нас потчевали на острове Торчелло. Потом, чтобы растрястись после обильной трапезы, многие из нас отправились осматривать старую церковь. В ларьках торговали бельем и туристской мишурой. Билл остановился в раздумье, что бы такое купить в подарок жене. И тут я вновь с изумлением увидел старого щеголя из аэропорта. На этот раз его сопровождал зрелый мужчина в черном костюме особого итальянского покроя, хорошо известном по фильмам о крестном отце и потому казавшемся каким-то зловещим. На старикане же был все тот же кремовый костюм, и вместе они составляли этакий этюд в контрастных тонах. Они прошли совсем близко, мы даже встретились взглядами, но, судя по всему, он меня не узнал. Я вдруг почувствовал что-то недоброе, и у меня, должно быть, изменилось лицо, потому что Билл спросил:

— Ты в порядке?