Порно - [5]

Я слушаю эти слезливые причитания по безвременно ушедшим эрекциям, но слышу их как-то смутно — меня клонит в сон.

— Никки? Ты меня слушаешь?

— М-м-м…

— Я вот что думаю — нам надо как-то стабилизировать наши отношения. И это не сиюминутное решение. Мы с Мирандой — у нас с ней уже ничего не будет. Пройденный, можно сказать, этап. Да, я знаю, что ты сейчас скажешь, и да, у меня были другие девушки, другие студентки, конечно, были. — Он позволяет себе нотку самодовольства в голосе. Мужское эго может казаться непрочным и хрупким, но, по моему скромному опыту, на восстановление пошатнувшегося самомнения у них уходит не так много времени. — Но это были подростки, совсем еще девочки, и я так… развлекался. А ты более зрелая, тебе двадцать пять, у нас не такая большая разница в возрасте, и с тобой все по-другому. Это не просто так… я имею в виду, это настоящие отношения, Никки, и я хочу, чтобы они были, ну… настоящими. Ты понимаешь, о чем я? Никки? Никки!

Стало быть, я удостоилась чести вступить в стройные ряды студенток-шлюшек Колина Эддисона, и надо думать, мне должно льстить, что мой статус подняли до уровня любовницы bona fide [1]. Но почему-то оно мне не льстит.

— Никки!

— Ну что-о? — издаю я протяжный стон, переворачиваясь, сажусь на постели и откидываю волосы с лица. — Ты о чем? Если уж ты не можешь трахнуть меня как следует, по крайней мере дай мне поспать. Мне завтра с утра — на занятия, а вечером — на работу в эту блядскую сауну.

Колин садится на край кровати. Сидит — медленно дышит. Я смотрю на его плечи, которые ходят вверх-вниз, и он кажется мне больным, раненым зверем во тьме, неуверенным — нападать ему или бить отбой.

— Мне не нравится, что ты там работаешь, — заявляет он тоном раздраженного собственника, который в последнее время стал у него появляться все чаще и чаще.

Но сейчас мое время. Недели споров и ссор в конце концов накопили критическую массу, и то, что происходит сейчас, — это последняя капля, переполнившая чашу, и самое время сказать: а не пошел бы ты, милый, на хуй.

— А может, на данный момент эта сауна — мой единственный шанс хорошо потрахаться, — объясняю я невозмутимо.

Холодная тишина и Колин, который вдруг замер, красноречивее всяких слов говорят, что я попала в самую точку. Потом он вдруг срывается с места и бросается, такой весь порывистый и напряженный, к креслу, где лежит его одежда. Начинает поспешно одеваться. В темноте он задел что-то ногой, ножку стула или, может, край кровати, слышится звук удара, и тут же — кошачье шипение: «Черт». Он действительно очень торопится, потому что обычно он сперва принимает душ, для Миранды, но в этот раз никаких секреций не пролилось, так что душ вроде как и без надобности. По крайней мере у него хватает достоинства не включать свет, за что я ему благодарна. Когда он натягивает джинсы, я любуюсь его задницей, может быть, в последний раз. Импотенция — это плохо, верность — это ужасно, но вместе они просто невыносимы. Мысль о том, чтобы сделаться нянькой для этого старого дурака, — омерзительна. Задницы, впрочем, жаль; я буду по ней скучать. Мне всегда нравилось, если у мужика хорошие крепкие ягодицы.

— С тобой невозможно разговаривать, когда ты в таком настроении. Я тебе потом позвоню, — вздыхает он, надевая пиджак.

— Не стоит, — говорю я и натягиваю одеяло, чтобы прикрыть грудь. Интересно, с чего вдруг такая стыдливость, ведь он сосал мои сиськи неоднократно, клал между ними свой член, ласкал, щупал, сжимал и чуть ли не ел их с моего молчаливого благословения, а иногда и по наущению. Почему же меня так тревожит его случайный взгляд в полутьме? Ответ вполне очевиден. Между нами все кончено. Да, нам и вправду пора расставаться. — Что?

— Я сказала, не стоит. Звонить мне потом. Не стоит. Ужасно хочется закурить. Но я не могу попросить сигарету у Колина. Почему-то это кажется мне неправильным.

Он поворачивается ко мне лицом, и я вижу эти дурацкие усики, которые я всегда умоляла его сбрить, и его рот под ними, опять освещенный тусклым серебряным светом сквозь шторы. Его глаза выше и скрыты в тени. Рот говорит мне:

— Ну и ладно, и хуй с тобой! Ты тупая мелкая соска, наглая самовлюбленная телка. Может быть, это сейчас ты такая вся из себя, но у тебя в жизни, детка, будет хуева туча проблем, если ты не повзрослеешь и не примкнешь к остальным членам рода людского.

Во мне продолжается смертная битва между возмущением и смехом, и никто из них не готов уступить превосходство другому. Все, что я могу выдавить из себя в таком состоянии, это:

— К таким, как ты? Я от смеха сейчас умру…

Но Колина уже нет. Дверь спальни захлопывается, а потом — и входная дверь тоже. Я с облегчением расслабляюсь, но тут вспоминаю с досадой, что дверь нужно закрыть на замок, причем на два оборота. Лорен очень серьезно относится к безопасности, да и по-любому она будет не шибко довольна — наш скандал наверняка ее разбудил. Покрытый лаком дощатый пол в прихожей холодит ноги, я защелкиваю замок и возвращаюсь обратно в спальню. Я подумываю о том, чтобы подойти к окну, а вдруг увижу, как Колин выскакивает из подъезда на пустынную улицу, но решаю, что мы оба четко уяснили свои позиции и между нами все кончено. Как отрезано. Слово мне нравится. Я даже думаю, разумеется, в шутку, а что, если и вправду отрезать то самое, что между нами было, и послать эту штуку — а именно его член — Миранде по почте? А она его и не узнает. На самом деле они все одинаковые, если, конечно, ты не большая, слезливая и тормознутая старая корова. Если у тебя в этой штуке все туго и эластично, то можно садиться на все, что движется, — ну или почти на все. Проблема не в членах, а в том, что к ним прилагается; поставляется в ассортименте — разных размеров, да, разных размеров и степени раздражения.