Порхающая душа - [10]

Седовласый отец ищет дочку

И видит: за камыш зацепился и плавает

Обрывок белого платочка.

_____________________________

А когда ее сердце совсем остыло

Под тенью поникшей ивы,

Сказали русалки, видевшие, что было:

— Она хотела остаться счастливой.

Турухтан

Что может быть бесполезней,

Как дарить рабу царство?

От рабской болезни

Не поможет это лекарство.

_________________________________

Однажды в весеннее время,

Когда и воробей казался павлином,

Когда солнце издевалось над всеми,

Выдавая за золото глину,

Когда разные зайцы и утки,

Даже те были коронованы маем,

И короткими им казались сутки, —

В чем мы их очень хорошо понимаем,

В такой месяц весенний

Случилось некое чудо,

Которое вызвало обмен мнений

И, конечно, женские пересуды…

В саду стоял маленький домик

И у него было три окошка,

И жила в доме она, и кроме

Нее жила кошка.

Был час лунной ночи,

Когда засыпают птицы,

Когда ставят столько многоточий

Полуопущенные ресницы.

Когда в голосе дрожат струны,

А на глазах слезы,

Когда золотые руна

Висят на каждой березе.

Спала сирень белая,

Дремала на балконе кошка,

А она во тьму глядела,

Сидя у открытого окошка,

Глядела в глубь сада,

Где было темно и влажно,

И за чьей высокой оградой

Было весьма и весьма неважно, —

Скучно, пыльно, убого, —

Был город, людьми набитый,

Так называемый — уголок, богом

Позабытый.

И была «она» в этом месте

Как некая редкая орхидея,

Не было никого прелестней,

Никто не сравнился бы с нею.

Но в дни, когда даже турухтаны

Летают под облаками в короне,

Я ли упрекать ее стану

За то, что в общем законе

И ей захотелось быть строчкой,

Захотелось быть не одной, а в паре

И в сладком бездумном угаре

Над «и» поставить точку.

Итак, она сидела

И смотрела в темный сад

И не было ей никакого дела

До того, что о ней говорят.

Она чего-то ожидала

И, несомненно, надеялась на что-то,

Хотя надежды было очень мало

В тине провинциального болота.

Луна. Сирень. Лягушки.

Где-то вальс «Осенний сон».

Вдруг она настораживает ушки:

— Кто идет по саду? Он!..

Ах, как бьется бедное сердце…

Кто идет по темному саду?

Захлопнулись садовые дверцы…

Желанный, не иди, не надо!

Я чувствую смертельный холод,

Дрожат мои колени…

Арфы, гитары, виолы

Поют о сладости преступлений…

Остановись, пока не поздно,

Раб, вспомни — я царица,

Я в этой ночи звездной

Маем коронованная птица.

А ты? Кто ты? Ворон? Орел?

Не урони в грязь корону!

Приди… О, зачем ты пришел?

Он сказал: — Я тебя не трону.

Он медленно шел по песку,

И хрустел песок под ногами, —

Он нес свою тоску

«Коронованной» даме.

И он приблизился к ней,

И поцеловал край платья, —

И было стыдно даже луне

От этого неполного объятья.

И потом он ушел обратно

И бережно унес тайну.

Это все было так невероятно

И казалось до того необычайным,

Что даже луна покраснела

От стыда за некоронованного турухтана,

И было ее лунное тело

В темном небе как рана.

Скажу коротко: госпожа

Чудесной пушистой кошки

Пошла, от гнева дрожа,

По песчаной влажной дорожке,

И поглотили ароматы ночи

Шелест легкого, как пена, платья…

И рассыпались жемчуга многоточий

В чьих-то слишком полных объятьях.

Был ли это армейский поручик

Или ее прихода дьякон?..

Кого весна коронует лучше?

Всех одинаково.

___________________________________

И вот теперь задача:

Кто получил царство,

И что это такое значит —

Принять бесполезное лекарство?

Кречет

I

На рассвете с ружьем по болотам бродила,

Стреляла уток, о бекасах мечтала,

И каждый неподстреленный ей казался милым,

А подстреленных ей все казалось мало.

В ту весну все птицы, которые прилетели,

Были ее внимания и выстрела достойны, —

Охотничий ли дух жил в ее теле,

Или просто наскучили светские войны,

Стало ли ее сердце вдруг жестоко

И до крови и трепета смерти жадно,

Или пресытила сладость виноградного сока

И надоело быть куколкой всегда нарядной, —

Кто разберется в этих экивоках,

В лабиринтах причудливых Евина духа?

Если она стала вдруг жестокой,

Значит, укусила ее жестокости муха.

Будем так думать, чтоб с пути не сбиться

И не умолять Ариадну о путеводной нити.

Итак, все мечты ее в ту пору — о птицах,

И полная отставка любовной свите.

Только паж был оставлен при ее особе, —

Уж очень он был тих, и робок, и нежен, —

В радости ли, в горе или в крайней злобе,

А возврат к пажу все неизбежен.

II

Побродив по болотам до солнечного восхода,

Утомившись до сладкой боли в коленях,

Возвращалась домой эта дочь Нимврода

И весь день проводила в блаженной лени.

Подвесив гамак к двум старым вязам,

Качалась тихонько, в траву бросив книжку,

И, целясь в облако правым глазом,

Думала: сбила бы, да высоко слишком. —

И пока ветерок, шелестя, читал Блока,

Который лежал на траве вниз обложкой,

Она, опершись головой на локоть,

Ела землянику круглой ложкой.

Вечерняя заря опять наряжала

Ее в сапоги и в охотничье кепи,

И встречная баба усмешкой провожала

Охотницу, быстро уходящую в степи.

Но как ни полна была всегда ее сетка,

А сердце успокоить все было нечем.

Так хочется чего-нибудь, что очень редко:

— Вот если бы орел… Или вот если бы — кречет!

Сказала — и сердце тревогу забило:

Кречет! С глазами, безмолвными, как омут…

Все ей не нужно, все надоело,

И в степи нехорошо и еще хуже дома.

Ночью зажигает у зеркала свечи,

Лежит на ковре, и без сна ей снится —

Белый, нарядный, сверкающий кречет

С глазами молчальника чудесная птица.