Пора услад - [15]

— Я именно так о ней и думал! — воскликнул я. — Вы угадали с поразительной точностью!

— Не забывайте: я — лучший художник, — тщеславно заметил Ч. — Такие вещи я щелкаю, как орешки… Ну так как же — насчет аванса? — без стеснения допытывался он. — Ну, сделайте, сделайте широкий жест! — подбадривал он. — Начните наконец вылупляться из своей железной скорлупы!

При всей витиеватости слога он все-таки заметно начинал суетиться, когда заговаривал о деньгах, как обыкновенный алкаш-попрошайка, — так мне показалось. «Ну, пусть пропьет», — подумал я и дал ему четвертной.

— Милый мой, — усмехнулся он, словно прочитав мои мысли, — в отличие от вас, я уже трижды вшивался и расшивался и, слава Богу, свое уже отгулял… А начинать выпивать я имел честь, к вашему сведению, под предводительством самого Юрия Карловича Олеши, который уже тогда возлагал на меня большие надежды и нахваливал мой концептуализм.

— А вы и Юрия Карловича знали? — восхитился я, хотя и с некоторой недоверчивостью.

— Коан! — веско сказал Ч. — А вы как думали?

— Какой же он был, Юрий Карлович?

— Такой же, как его гениальная проза… Кстати… Вот именно в этой забегаловке мы с ним жевали эти самые эклерчики, да-с. Здесь, между прочим, до кафе располагалось похоронное бюро, и знаете, как в этой связи он называл эклеры, а?

— Как же?

— Ну, он называл их гениально — «гробики с гноем»!

— В самом деле! — восхищенно закашлялся я. — Послушайте, а с Василием Палычем вы случайно не знакомы?

— Не буду хвастаться, нет… Но мы, однако, учились с ним в одной школе.

— Случайно, не в одном классе? И он вас тоже нахваливал?

— Нет-нет, Аксенов на несколько лет постарше. — Ч. не обращал внимания на мою иронию. — Как он мог тогда, на Колыме, на нас, мелочь, смотреть — свысока, просто не замечал…

— Ну, а как насчет прекрасного художника…

— Э, нет! — прервал меня Ч. — Мемуары больших денег стоють. Не думаю, чтобы вы сейчас были настолько платежеспособны.

— Бог с вами, — обиделся я. — Знаете, как-то странно и неприятно все время слышать от вас о деньгах. Особенно при вашей «гениальности». И зачем, интересно, вам деньги? Неужто на холст и на кисти?

Ч. вдруг сделался чрезвычайно мрачен и, нервно двинув губами, оттолкнул от себя чашку с какао.

— А вы еще и жестокосердны! — прошептал он.

— Не слишком ли вы самонадеянны? — начал я.

— У вас всего лишь шлюху увели, да и то временно, я вам пообещал ее доставить, а вы считаете себя вправе распинать беззащитного человека! Что, интересно, вы тогда надеялись намалевать или накропать и как вообще вам пришло в голову причислять себя к лику святых — к художникам?!

— Да пошли вы… — взорвался я и, дожевывая находу «гробик с гноем», бросил Ч. в кафе, а сам вышел на улицу. Я был зол, и мне даже сделалось жаль выцыганенного четвертного.

Солнце уже село, но тяжелый, каленый отсвет еще лежал на всем.

«Вот тебе, — сказал я себе, — вместо сладкой, смелой девочки — сумасшедший старый мальчишка… А может быть, я уже миновал свой „последний отрезок“ и погрузился в дьявольское небытие?»

Я свернул на Страстной бульвар и снова упал на скамью. «Сколько раз за мою жизнь, — думал я, — вот так, кажется, должно было бы по всей логике закончиться мое бренное существование… ан нет! Оно все длилось и длилось, и я даже начал сомневаться в своей смертности и позволял себе посмеиваться над божественным…»

Около полутора часов я просидел с закрытыми глазами.

— Ваше счастье, я напал на ее след! — услышал я рядом голос Ч. и, открыв глаза, обнаружил, что уже совсем стемнело и ярко запылали уличные фонари. — Простите великодушно старика, погорячился! — добавил он смиренно.

В жестком электрическом свете, действительно постаревший, совсем старик, он выглядел прямо-таки пародией на Вергилия, причем какой-то жалкой, горемычной пародией — в своих новеньких кедах; он весь был готовность меня бог весть куда сопровождать. Единственно — его глаза горячечно и нешуточно горели сквозь фосфорический флер городского сумрака.

— А в остальном — как договорились, — все-таки уточнил он, имея в виду оплату своих услуг.

— Но коан-то — бесплатно? — улыбнулся я.

— Само собой, — подтвердил Ч., положив руку на сердце.

«Конечно, он просто-напросто мелкий попрошайка, — рассуждал я, с одной стороны, а с другой: — А вдруг он, правда, приведет меня к ней?» — И тут же у меня перед глазами забрезжил ее сюрреальный, сверхсовершенный образ, вызолоченный моими последними надеждами.

— Пойдемте! — вскочил я с почти апокалиптическим азартом, и мы отправились.

Мы окунулись в мерцающее Оно необъятной московской ночи, внешне незамысловатое, но мистически ноздреватое и непредсказуемое изнутри. В загадочном блокноте Ч. была подробнейше расчерчена непостижимо хитроумная схема поисков, в которую я даже и не пытался вникнуть, и Ч. методично отмечал некие ключевые пункты по мере нашего продвижения. Очень скоро я абсолютно поверил в то, что методы моего необыкновенного проводника имеют самую надежную и профессиональную основу: все плотнее и сочнее становилось сосредоточие окружавших нас плотских прелестей и соблазнов, — не то, чтобы зримых, но как-то энергетически чувственно осязаемых и чрезвычайно волнующих, возникающих в самых неожиданных местах и обстоятельствах: за тонированными стеклами автомобилей, в бархатисто затемненных парадных, на мраморных плато метрополитена, в прохладных изгибах классически темных аллей.