Попытка контакта - [15]

Это надо видеть, просто так не расскажешь! Мать прислонилась плечом к косяку. Она протяжно вздохнула, словно простонала: «Ох, господи!» — так же, как тогда в Свердловске.

— Здравствуй, Ира, — дружелюбно сказал отец.

— С приездом, Леонид, — глухо, как неживая, отвечала мать.

— Извини, что ворвался без спросу. Так уж получилось, понимаешь? — попробовал улыбнуться он.

— Понимаю.

— Я проездом. На день или два. Решил навестить Полю и Костю.

— Понимаю.

— Надеюсь, ты не против, что я здесь?

— Ты здесь, — сказала мать, не шевелясь, и это означало: «Раз ты здесь, значит, ничего уже нельзя сделать. Ничего».

Они оба смотрели друг на друга. Вдруг мать усмехнулась.

— Что, Леонид, не узнаешь меня? Сильно сдала?

— Нет, не очень, — выдавил из себя отец.

— Оставь, пожалуйста, — с гримасой на лице сказала она. — Слава богу, каждый день смотрюсь в зеркало.

У меня вдруг закружилась голова и поплыло в глазах. Так однажды было в детстве… но лишь на миг… сразу все прояснилось, и я закричал, как с цепи сорвался:

— Ну вот и познакомились! Это надо обмыть! Выпьем бургундского! — и сорвал газету со столика.

Мать сразу встрепенулась, увидев бутылку «Медвежьей крови». Голос ее окреп.

— Это ты принес, Леонид? — гневно обратилась она к отцу.

— Будем считать, что я, — примирительно ответил он, покрывая меня.

— Ты не будешь пить! Ни капли! — крикнула мать мне.

— Это дискриминация! — завопил я в ответ. — Скажи ей, отец.

— Пусть выпьет рюмку, Ира, — мирно попросил Ивакин-старший. — Ни черта с ним не сделается. Он парень крепкий.

— Конечно, мать! — подхватил я. — У нас же событие! Все равно что появление крупной кометы.

Но она меня не слышала. Она терла руки одну о другую, точно выламывала их.

— Я не спрашиваю твоих советов, Леонид. Я сама знаю, что ему можно, а что нельзя. У него болели почки, ты знаешь об этом?

— В семилетнем возрасте! — выкрикнул я.

— Ты можешь пить, если за этим приехал, а ему я не позволяю. Ты знаешь, что его чуть не убили? Но ему урок не впрок. Он когда-нибудь сам погибнет и меня сведет в могилу. — И трет, трет руки.

— Что у тебя с руками, Ира? — заметил отец.

— Отрезать их надо и выкинуть! Жгут страшно… Надоели!

Я воспользовался моментом и быстро разлил вино по фужерам.

— Ну, разбирайте! — крикнул я. — Выпьем за глубокую старину, когда мы все были молоды! Тебе, отец, сколько, собственно говоря?

— Мне сорок три, мог бы знать, — хмуро отвечал он, пристально на меня глядя.

— Эх, старость не радость! Столько пережито, столько пройдено! Ты самый молодой среди нас.

— Что несешь! — резко сказал он. Но я уже не мог остановиться.

— Хорошо детишкам! Ни черта не понимают! Им что разрядка, что холодная война — все едино. Прошлого у них нет. Обмануть их дважды два. А мы, старики, живем памятью и опытом. Так, что ли, мать?

Она заговорила быстро и бессвязно:

— Не знаю я, что ты болтаешь, не понимаю я тебя, не хочу слышать твоей дичи несусветной…

— Тебе бы кляп надо! — круто скрепил отец.

Ну вот он и добился! Откуда ему было знать, что у меня «мальчики кровавые в глазах»? Я ведь только что смеялся, а тут вдруг вскочил на ноги:

— Что ты сказал — повтори!

— Костя! — Это мать.

У отца сузились серые глаза, окрепли скулы; он не шелохнулся.

— Сказал, что много болтаешь. В чем дело?

Я в бешенстве шагнул к нему.

— Рот хочешь мне заткнуть, да? Чем? Молочными коктейлями? Или… или… — задыхался я, — вот этими купюрами? — сунул руку под подушку и вытащил деньги. — Гляди, мать, что он мне дал! Две сотни!

— Не бесись, Константин, — негромко произнес отец.

Но я уже швырнул деньги — десяточки, десяточки, как голубки, полетели по воздуху и рассыпались на полу! — схватил плед и, завернувшись в него, как в тогу, захромал в другую ком-цату мимо отца, мимо матери.

Я завалился в кресло и сквозь прикрытую дверь (сам же захлопнул) услышал потерянное бормотание матери:

— Это большие деньги… надо их подобрать.

— Я сам, — сказал отец. Они замолчали. — Вот возьми ему на расходы.

— Оставь их себе, — ответила мать. — Ты уже не обязан его содержать.

Вот так она ему заявила, она-то, которая считает каждую копейку и ведет домашнюю бухгалтерию в особой тетради.

— Ладно, — сдержанно произнес отец. — Пришлю по почте, раз так. — И вдруг он впервые повысил голос, и в нем, клянусь, была страшная горечь. — Что ты сделала с парнем, Ирина! Он же неврастеником стал, неужели не видишь? Почему ты трясешься над ним, как клушка? Парню девятнадцать. Дай ему волю. Оба вздохнете свободно.

Я не выдержал, захлопал в ладоши и закричал: «Браво!»

— Он все слышит. — Это мать.

— Пусть слышит! — Это отец. — Он все знает. Почему ты до сих пор не вышла замуж?

— Ты… ты сватать меня приехал? — начала заикаться мать.

— Нет, я просто хочу знать, почему ты похоронила себя заживо? Ведь ты еще не старая женщина, красивая еще. (Мои слова, мои!) Кому надо твое затворничество? Что ты этим доказываешь? Ради чего? Неужели ради Кости?

Наверное, у матери бессильно упали руки; на миг она потеряла дар речи… может быть, прошептала: «Да, Леонид, ради него!» — но услышал я другое:

— Ты ничего не понимаешь, Леонид. Абсолютно ничего. Ты токуешь как глухарь и слышишь только себя. Но жизнь тебя накажет, уже наказала… Твои дети ненавидят тебя! — Вот что она сказала ему прямо в лицо.