Попаданец в юбке. Из инструкторов аэроклуба в лётчики-истребители Великой Отечественной войны - [19]

— В Москве ты, Машенька и совсем недалеко от Кремля. А число сегодня 31 декабря, Новый год завтра. Так что, с наступающим тебя. А теперь поспать тебе надо. Если что – позови, я рядом буду, — и поправив у Маши одеяло, медсестра вышла из палаты. Ну что же, спать, так спать. Маша сладко зевнула. Сон лучшее лекарство, да и к тому же ночь сегодня новогодняя, может елка приснится. Глаза сами собой закрылись и, полежав немного, Маша уснула.

Лучи утреннего солнца залили своим светом палату и разбудили Машу. Она открыла глаза. Ой, какое яркое солнышко и спать совсем не хочется. Утро уже. Сколько же я проспала? Вчера днем уснула и проснулась только сейчас. Часов пятнадцать не меньше. Ну и засоня. Хотя с другой стороны, после всего, что случилось – нормально, а главное, когда спишь, ничего не болит. Госпиталь начинал просыпаться. Слышались голоса, шаги, дребезжание инструментов на каталках и место ушедшего сна занимала боль. Раненый бок болел, но вроде, не так сильно, как вчера, или просто уже привыкла.

Все, — решила Маша, хватит лежать за занавеской, а то, вроде мышки, вернее мышки-нарушки. Скучно даже. Посмотрим, кто рядом. Немного поерзав на кровати, чтобы размять затекшее от долгого лежания в одном положении тело, Маша высвободила из-под одеяла руку и, слегка сдвинув простыню, наконец, увидела, что происходит вокруг. Палата оказалась четырехместной. Кроме нее в палате находились еще трое раненых. На ближайшей к Маше кровати лежал пожилой, лет под пятьдесят, интеллигентного вида мужчина, чем-то похожий на профессора. Рядом с ним совсем молодой парнишка с забинтованной головой и руками. А в противоположном углу у двери очевидно тяжелораненый, весь в бинтах.

Ну надо же прямо, как мумию замотали, — подумала Маша. Одни глаза открыты, да еще рот. Видать, обгорел сильно, не иначе танкист. Только в танке так обгореть можно. Все трое уже проснулись. «Профессор» о чем-то тихо перешептывался со своим соседом, а тяжелораненый лежал молча и только изредка моргал глазами.

— А вот и наша ласточка проснулась, — улыбнувшись, сказал «профессор», увидев смотрящую на него из-под приподнятой простыни Машу. — Доброе утро, Машенька.

— И вам всем доброе утро, — Маша улыбнулась в ответ. — Ой, а откуда вы знаете как меня зовут?

— Как откуда? — снова улыбнулся «профессор». — Товарищ твой, Вася, рассказал. И как тебя зовут и что ты летчик-истребитель, и что орден Красной Звезды у тебя. Все знаем.

«Да уж, болтун ты, Василий, — подумала Маша. — Все выложил. А, впрочем, почему бы и не рассказать. Всегда приятно, когда о тебе люди хорошее узнают».

— Ну а я – Иван Семенович, — представился «профессор», — лектор общества «Просвящение», ополченец, а это, — он указал на соседей по палате, — Костя и Егор – танкисты, в Т-60 вместе горели.

В коридоре раздались шаги, и в палату вошел врач в сопровождении Клавдии Михайловны и еще одной молоденькой медсестры.

Так, утренний обход, — догадалась Маша и опустила занавеску. Ладно, поговорим позже, впереди еще много времени.

Её осматривали первой. Лечащий врач спросил о самочувствии, как спала, сильно ли раны беспокоят. В общем все, как положено. А потом, потом началась «экзекуция», то есть перевязка. Бинты-то к ранам присохли, а отмачивать их – ну она же не в частной VIP-клинике. Так отодрали, конечно, с максимальной осторожностью, но все же удовольствие было ниже среднего, да еще и обработали антисептиками впридачу. Так что в результате всего этого процесса Маша чуть не пожалела о том, что немцы ее сразу не убили и утешилась только тем, что подобное не каждый день бывает. Так что вытерпеть можно. И к тому же ей еще крупно повезло, что она без сознания валялась, когда осколки из нее вытаскивали, а то ведь могли бы и под «крикаином» операцию сделать, то есть по-живому, без наркоза, по причине отсутствия такового. Во, ужас-то. А о том, что такие случаи бывали, она от бабушки слышала. Господи пронеси, не надо. После обхода был завтрак и, несмотря на боль в потревоженных ранах, Маша поела с большим аппетитом. Полежала еще немного, а потом снова приподняла простыню – посмотреть, что в мире происходит. Егор лежал, как и прежде. Костя, неуклюже зажав в забинтованной руке карандаш, писал письмо, а Иван Семенович, сидя на кровати, свесив вниз ноги, читал газету. И тут только Маша увидела куда он ранен – обеих ступней у «профессора» не было.

Ой, ноги оторваны, инвалидом остался, — подумала Маша, чувствуя, как колючий комок подкатывает к горлу. За полгода, проведенные на войне, она насмотрелась на многое. Но вот так близко ампутанта видела впервые и ей стало немного не по себе.

— А, у нас гости, — улыбнулся «профессор», увидев, что Маша приподняла занавеску и, перехватив ее взгляд, быстро добавил:

— Не обращай внимания. Ходить и на протезах можно, а лекции читать – сидя. Ты сама-то как? Сильно на перевязке намучилась? Вон смотри, все глаза красные.

— Есть немного, — призналась Маша. — Но это ведь не каждый день бывает.

— Конечно не каждый, — подтвердил Костя, закончив писать письмо. — От состояния ран зависит. Да, если ты, Маша, спать не будешь, я радио включу, сводку Совинформбюро послушаем.