Понедельник - [11]

профсоюза подтвердит: боль не пришелица извне, только сам человек создает ее и

взращивает. Даже если причиной страданий послужили внешние обстоятельства или

посторонние люди, в конце концов, яблоко, брякнувшееся на голову, ответственность за

твою частную боль всегда лежит именно на тебе. А я? Я эту боль дозирую. Веду записи,

делаю прогнозы и сообщаю обо всех результатах наверх. Это односторонняя связь, нам

никогда не отвечают. Папки с вычислениями растворяются где-то на верхних уровнях.

До недавних пор я исправно выполнял свои обязанности, и, глядишь, получил бы какое-

нибудь поощрение за годы работы, засветился бы на доске почета среди коллег-ветеранов.

Но зачем мне это нужно? Я ведь прекрасно понимаю, что до сих пор не принес ни малейшей

научной пользы, и в первую очередь я не принес никакой пользы Тебе. Какой смысл в этих

наблюдениях, робких корректировках, отчетах, если нет развития? Меня, кстати, еще в

школе предупреждали, что работа с людьми – это чаще всего рутина, по-настоящему

интересные экземпляры попадаются крайне редко. Но ведь тут не выбирают.

На днях я копался в своих документах на кафедре и неожиданно обнаружил «семейный

фотоальбом», наш с тобой «фотоальбом». Мерзкое, надо заметить, зрелище. Все особенности

и самые яркие проявления твоей личности отображены с неумолимой четкостью. Здесь ты

бьешь собаку, потому что она раздражает тебя, старая и неповоротливая. Ты бьешь ее

ботинком в брюхо, а она лишь глухо скулит. Хорошая получилась фотография. Вот тоже

удачный снимок: тебе позвонил знакомый, у него серьезные проблемы, обращается за

помощью, потому что больше не к кому, а тебе лень, неохота, и ты выдумываешь какую-то

глупую отговорку, лишь бы не вылезать из своего панциря и не делиться ни с кем силами.

13

Вспомнишь ли ты, что изображено на этом фото? Ты идешь по улице, в только тебе

известном направлении и минуешь бездомного человека. Он похож на какой-то заскорузлый

знак препинания – полулежит на асфальте, жмется к стене дома и то ли спит, то ли умер. А

ты проходишь мимо, потому что до сих пор, хотя эта ситуация повторяется неоднократно, не

знаешь, как реагировать на серые тела посреди тротуара и что с ними делать. Много

фотографий, все хорошего качества, будто бы только вчера сделаны. Моя любимая? Вот она.

Ты. Конечно, ты. Сидишь и, забывшись, ковыряешься в носу. Обожаю.

Закрыв альбом, я понял, что больше так продолжаться не может. Я, честное слово, не

хочу смотреть, как ты ковыряешься в носу. Не из брезгливости – мы ее лишены – а из

обыкновенного протеста. Какой во мне тогда смысл, если я не могу напомнить тебе – своему

подопечному, – что ты человек? Пройдет пара десятков лет или даже меньше, и ты умрешь,

потому что такова закономерность, к тому все идет. Подобно многим членам нашего

профсоюза, я могу просто наблюдать за этим процессом – как ты медленно, даже не

подозревая о том, катишься под уклон; могу изредка давать тебе щелбаны, когда того

требует инструкция, а что затем? Рак, инфаркт или еще какая-нибудь распространенная

напасть, и я с чистой совестью подписываю свидетельство о кончине вверенного мне

человека. Странно все это. По мне, так подобная система неэффективна.

И тогда я понял, что нарушу устав. Превышу свои полномочия, подвергну риску и тебя,

и себя, не испугаюсь даже вызвать гнев Дома, – все, лишь бы сдвинуть эту обыденность с

мертвой точки. Я знаю только одно, – знаю, ради кого стараюсь. Это главное.

Форточку можно закрыть, – дым выветрился.

Ванная комната. Ты тупо смотришь на себя в зеркало. Бинтов и зеленки дома не

оказалось – пришлось разорвать старую майку и кое-как обмотать кисти тканью. Уже

поздно, аптеки не работают. Оставишь на завтра.

Ты вглядываешься в свое отражение и пытаешься что-то вспомнить. Не удается.

Накатила усталость. За день столько всего произошло. Ты идешь на кухню. Доедаешь, не

разогревая, тушенку с картошкой, оставшиеся со вчерашнего дня. В холодильнике совсем

пусто. Вилка скребется о надтреснутую поверхность тарелки.

Встаешь из-за стола. На дне раковины скопилось порядочно грязной посуды. Несешь

стакан с недопитым и остывшим чаем в соседнюю комнату, деньги остаются на кухонном

столе. Ты в соседней комнате.

Ты садишься на кровать. Ставишь чай на табуретку около постели. Тапки бухаются об

пол, – ты ложишься. Некоторое время думаешь ни о чем, снова пытаешься что-то вспомнить.

Вскоре засыпаешь. Трухлявый человечек.

Верхний свет так и продолжает гореть.

* * *

… наверное, Адель несколько раз теряла сознание в этом жалком подобии гроба, а затем

снова выныривала на поверхность сознания, и только лишь для того, чтобы убедиться –

вокруг по-прежнему темнота, и никто ее не освободил.

Если бы затекшие руки и ноги так отчаянно не болели, она бы, скорее всего, посмеялась