Понедельник - [9]

После пережитого за сегодняшний день в голове все как-то спуталось. Надо отдохнуть.

Сейчас – отмыться. Ты снова окидываешь взглядом свое тело. Согнув руки подобно

культуристу, напрягаешь мышцы и с трепетом высматриваешь в зеркале свои бицепсы.

Волосатая грудь индюшачьи вздувается. Хотя некоторые утверждают, что волос на тебе как

раз немного, а на днях кто-то даже напророчил скорое облысение. Успокаиваешь себя:

плешь – кошмар многих мужчин. Ты опускаешь глаза и внимательно изучаешь свой член.

Давно не замерял его линейкой, может, с тех пор увеличился? Не забыть бы поискать в

квартире метр.

Побриться или все же отпустить бороду? Стоит ли подкладывать в обувь

дополнительную стельку, чтобы казаться выше? Или ты достаточно высокий и привлечешь

внимание женщин без этого? Тем не менее, главный вопрос заключается совершенно в

другом: что, скажите на милость, делать с этим пивным брюшком, как его обуздать,

избежать? Втягиваешь живот, расслабляешься, снова напрягаешь пресс. Может,

показалось… Так ты женщина или мужчина на самом деле? Мне это неизвестно. Да мне

плевать, если честно, – лишь бы внутри у тебя что-нибудь осталось, а здесь, тем временем,

становится все пустыннее и скучнее.

Больше красоваться в сомнениях перед зеркалом невозможно – чересчур мерзло, по

квартире к тому же гуляют сквозняки и без спроса наведываются даже сюда. Ты забираешься

в пустую, обжигающе холодную ванну. Ты принимаешь самодельный душ: черпаешь

ковшом кипяток, разбавляешь его холодной водой из-под крана, льешь на себя, потом еще

раз; намыливаешься, черпаешь кипяток, разбавляешь, моешься – недавно вроде удалось

согреться, а теперь опять холодно, когда льешь на себя горячую воду – хорошо, потом –

сразу дрожишь. Ты высовываешься из ванны, чтобы снова черпнуть кипятка, и тут

неожиданно понимаешь, что у тебя два ведра.

Когда они еще пыжились на плите, в этом не было ничего особенного, а теперь ты четко

осознаешь, что у тебя именно два ведра. В результате, правда, хватило одного, а второе так и

осталось нетронутым. Как обычно, мысль очень медленно развивается в твоей голове. Ты

чувствуешь, что в иной ситуации, вскипяти ты только одно ведро, по какому-то

невероятному, отвратительному каждому человеку закону, тебе бы его не хватило, и сейчас

пришлось бы чертыхаться и мерзнуть на кухне, ожидая пока вскипятится второе. И все же у

тебя их два. Живо представив миновавшие тебя страдания, ты на мгновение проникаешься к

кому-то благодарностью. Какой-то почти влюбленной благодарностью. За то, что не дали

лишний раз мучиться, за внимательность и доброту, и великодушие.

Но это не четкий строй мыслей, а только зыбкое, обволакивающее состояние

влюбленной благодарности. Оно тобой не осознано, как не определен и источник,

подаривший теплоту. Любовь, благодарность, милость – за долю секунды ты не успеваешь

даже вспомнить, знакомы, известны ли тебе эти слова. На мгновение ты просто

оказываешься ими всецело проникнут, проникнута, проникнуты. А затем вновь забытье – ты

11

стремительно возвращаешься в свое привычное состояние и смотришь на ведра уже без

интереса, даже не вполне понимая, почему они привлекли твое внимание.

Насухо вытершись, закутавшись в прохудившийся, засаленный халат, ты выходишь из

ванной комнаты и возвращаешься обратно на кухню.

Джинсы. Вот в углу валяются твои джинсы: провонявшие, пропитанные нездоровой

мочой. Надо их постирать – это так обыденно, но твое сердце вдруг защемляет. Ведь в

кармане лежат деньги! Большие деньги и теперь, по-видимому, размякшие, как газетка в

луже; навсегда утерянные деньги. Неожиданно – со стороны это выглядит довольно смешно,

точнее нелепо – ты бросаешься к недавно брезгливо отторгнутой одежде, чтобы спасти хоть

одну купюру. Сначала по ошибке выворачиваешь не тот карман, затем – почти дрожащими

руками лезешь в другой. Вот они. Мокрые, жалкие, желтовато-зеленые президенты.

Франклинов смыло судьбоносной волной, теперь их только каленная батарея спасет, но ведь

отопительная система дала сбой, а другого выхода ты пока не видишь.

Тебе тоскливо. Ты не задумываешься о том, какой ценой добыты разлагающиеся тысячи,

сейчас тоскливо так, будто погибли твои собственные деньги. Будто перед станком

пришлось годы выстаивать, будто это – кровные, тяжким трудом заработанные. Ты

начинаешь суетиться. Включаешь все конфорки, нагреваешь утюг. Бережно, сквозь влажную

марлевую ткань – здесь тебе почему-то хватило ума – гладишь купюры, а потом, зацепив

прищепками, украшаешь ими бельевую веревку над плитой. Работа спорится. Настроение

постепенно улучшается. А деньги, что бы ни говорили, все-таки пахнут, воняют страшно.

Ты считаешь. Благодаря трупу, который все так же прохлаждается за скобками, в твоем

распоряжении оказались три тысячи долларов – сумма, по меркам города Вышнего,