Помнишь, земля Смоленская... - [6]

И первый затянул:

Дан приказ ему на запад…

Бойцы дружно подхватили:

Ей в другую сторону.

Уходили комсомольцы — эх! —

На гражданскую войну…

Песня, как жаворонок, взвилась под самую крышу вагона.

А колеса все стучали в такт песне: «На войну, на войну, на войну…»

Глава вторая ВОСПОМИНАНИЯ…

Эшелон отсчитывал километры, по-прежнему минуя большие станции и задерживаясь лишь на разъездах или в голой степи.

Бойцы даже не замечали, где они едут, с утра до вечера они были заняты: изучали устав, тактику боя. Часто в вагон наведывались политработники полка.

Хониев, до этого не куривший, запасся перед дорогой десятью пачками «Казбека», решив заделаться заправским курильщиком, но пока к папиросам не притрагивался. Когда выдавалось свободное время, он подолгу стоял в открытых дверях, опираясь о перекладину, смотрел на простиравшуюся до самого горизонта степь.

Это была казахская земля…

И она удивительно была похожа на степь калмыцкую. Даль подернута дрожащим маревом, поверхность ровная, с редкими холмами и оврагами, низко над землей кружат коршуны. Все как дома, в Калмыкии. Только трава успела уже пожелтеть… «Что ж это ее вовремя не скосили? — озабоченно подумал Мутул. — Теперь-то она ни на что не годится, вон как порыжела — словно шкура старого козла». Ему как-то не приходило на ум, что траву сейчас просто некому косить: шла всеобщая мобилизация, мужчины меняли косы на винтовки…

Хониев представлял себе родные места. Там-то, наверно, вся трава уже скошена, сложена в скирды, и они горбатятся на берегу озера Цаган-Нур. Скот обычно зимовал неподалеку, в кошарах, и доставлять туда с берега сено не составляло особого труда.

Весной землю заливали дожди. Калмыков это не пугало, когда они вели кочевой образ жизни. Тут был густой травостой, раздолье скоту. И землю называли: «Алтын бёриг» — «Золотое поле». Потом калмыцкие семьи осели, начали заниматься хлебопашеством. Дело это было непривычное. Предки Мутула выменивали в Царицыне корову за несколько мешков зерна и всем хотоном, состоявшим из нескольких кибиток, нанимали работника из русских мужиков-хлеборобов, которым плуг был не в диковинку. Работник этот и засевал землю. А жители хотона собирали урожай.

Как-то в дождливую весну земля не дала всходов. Зерно сгнило в ее утробе. Хотон объяло горе, люди жалели о пропавшем зерне, в сердцах думали: уж лучше бы напекли из него калачей для детишек, чем бросили на погибель в эту проклятую землю. Дожди здесь шли часто, часто бывали неурожаи, и, хотя случались они в основном из-за того, что калмыки, привыкшие пасти скот, просто не умели выращивать хлеб, не обладали нужными опытом и навыками, незадачливые крестьяне винили во всем землю и дали ей новое название: «Му бёриг» — «Плохое поле». Так это название и продержалось до 1929 года, пока тут не организован был колхоз «Коминтерн». В колхозе, объединившем усилия многих людей, бросившем на обработку земли весь тягловый скот: волов, лошадей, — дело сразу пошло на лад. И если весной многие еще безнадежно махали рукой: мол, что можно вырастить на этом суглинке, то осень рассеяла их сомнения, она одарила колхозников таким обильным урожаем, что прежде его хватило бы на целый улус[5]. Убрав хлеб, колхозники прямо на току поставили войлочные кибитки и вплоть до января молотили рожь. Дня им не хватало, и они работали по ночам при свете лупы.

Им помогали, как могли, ученики Цаган-нуровской начальной школы: присматривали за быками, лошадьми, верблюдами, собирали в поле колоски, да так старались, что даже птицам не оставалось ни зернышка.

А Мутул был вместе с взрослыми на току, он горделиво восседал верхом на лошади, длиннохвостой, с белой звездой на лбу; лошадь волочила за собой каменный шестигранный каток.

Да, урожай был богатый… И Мутул написал тогда первое свое стихотворение, которое было помещено в полевой стенгазете:

Тут было когда-то плохое житье,

Земля насылала лишь беды.

Недаром «Му бёриг» прозвали ее

Серебробородые деды.

Но канули в прошлое тяжкие дни.

Гляди: на земле колосится,

Волнистому желтому морю сродни,

Густая, литая пшеница.

Забыли слова мы: «беда», «недород»,

И славит богатую землю народ!

Волопас и музыкант Бамба, старший из ребят, стал петь эти стихи, аккомпанируя себе на домбре.

А земле, так порадовавшей колхозников, вернули прежнее название: «Алтын бёриг».

…Хониев беззвучно зашевелил губами, повторяя про себя слова первой своей песни. И колеса поезда своим бойким монотонным стуком аккомпанировали ему, словно это Бамба играл на домбре.

«Была бы сейчас у меня домбра, — подумал Хониев, — я спел бы ребятам эту песню».

А перед глазами его все расстилалась казахская степь, так схожая с родной, калмыцкой.

Ах, степь, степь — море сизо-зеленое, безбрежное. Степь — ветры вольные, раскованный полет птиц! Степь, степь — просторно, вольготно здесь скоту. Степь ковыльная — терпкий кумыс…

Подумав о кумысе, которого он так давно не пробовал, Хониев даже слюну сглотнул.

И вновь память унесла его в отчий край…

…Когда наступали школьные каникулы, ребятам все равно было не до отдыха. Школьники, начиная с третьего класса, прихватив с собой тетрадки и карандаши, разбредались по полевым бригадам: они выполняли обязанности учетчиков.