Поместье. Книга II - [29]

Да, мы развелись. И со второй я развелся, и сейчас, слава Богу, снова разводиться собираюсь. И больше никогда не женюсь, даже если ангела небесного встречу. Я знаю, доктор, вы считаете меня сумасшедшим. Наверно, вы мне уже ярлычок на латыни приклеили, вам все ясно. Но давайте допустим на минутку, что весь мой рассказ — это правда. Что тогда? Как это понимать? Ведь вся медицина, вся психология с ног на голову перевернулись бы. Ведь это означало бы, что так называемый сумасшедший более нормален, чем те, кто запирает его в сумасшедший дом. Понимаете меня, доктор, или нет? Или то, что я сейчас сказал, — тоже сумасшествие?..

4

Низенькая, толстая торговка с багровым, как прихваченное морозом яблочко, лицом жаловалась на икоту. Несмотря на лето, женщина была одета в толстый серый жакет. На боку сумка, голова повязана грязным платком. Каждую минуту она громко икала и вытирала нос уголком фартука.

— Мне настоящий доктор нужен, — начала она хрипло, — а не шарлатан какой-нибудь.

— Я доктор.

— Нервная я, нервная…

«Я тоже», — чуть не ответил Азриэл.

— На что жалуетесь? Что вас беспокоит?

Торговка испустила непонятный звук, то ли икнула, то ли рыгнула.

— Покупатели житья не дают… Доктор, дорогой, кто ж это выдержит? Все печенки переели. Целую неделю их ждешь — никого. Зато в пятницу прутся, тут как тут. Галдят, хоть уши затыкай. А покупать не хотят, только выбирают, роются в товаре, трогают, нюхают, сволочи паршивые. У меня тухлой рыбы не бывает, я всегда свежую беру. Сколько рыба может жить в лохани? Всего ничего. Лед покупаю, но он же тает, в такую-то жару. Чтоб им сдохнуть! Если ругаться на них не буду, только удавиться останется. Это из-за них у меня икота. Слышите, как икаю, да? Я не торговкой родилась, у меня отец был приличный человек, царство ему небесное. Может, слыхали? Реб Зайнвеле Гомбинер. Таких больше во всей Варшаве не сыскать. Они столпятся вокруг и никого не подпускают, из рук друг у друга вырывают, чтоб им так кишки повырывали. Дождутся вечера, когда уже свечи зажигать пора, чтобы схватить по дешевке. Пусть их самих черти схватят. Господи, чтоб им с ног до головы волдырями покрыться. Вот опять, слышите? И не отпускает. Аж трясет. Чтоб их так лихорадка трясла. А жить на что? Я женщина простая, вдова, шестеро детей. За место на рынке десять злотых в неделю плачу, и другие расходы, там грош отдашь, там два. Праведницы такие, в чепчиках, парики на нос налезают. Мужья у них в синагогах сидят, молятся день-деньской. А сами только смотрят, как у бедняка кусок изо рта вырвать. Я такая нервная стала, что, бывает, схвачу рыбину за хвост и махать ей начинаю во все стороны. Кричу, что на весь базар слышно. Или за гирю хватаюсь, так хочется кому-нибудь голову размозжить. Что со мной делается? Пошла к аптекарю, он говорит, я нервная. Глаз дергается, видите? В четверг вечером не уснуть, бьюсь, как линь на берегу. Утро, надо корзину брать и на рынок, а у меня в глазах темно, будто мне на виселицу идти, не дай Бог. Как жить, если лавочники друг у друга хлеб отбивают? Переманивают покупателей. На словах-то друг за друга стоять должны, а как пятница, так начинается грабеж. Пусть мне глаз выколют, если тому — оба. Отдаешь задаром, а на что субботу справить? Я в подвале живу. Сырость там, на стенах грибы растут, мыши бегают, детей пугают. За эту нору три рубля в месяц плачу. Чуть плату задержишь, хозяин управляющего присылает, чтоб на него черти холеру наслали, чтоб на него все мои несчастья свалились. Вроде приличный еврей, к ребе ездит, зятьев содержит. Была комиссия, приказали ему ремонт сделать, но он их подкупил. Вы же знаете, кто подмажет, тот и поедет. Вот и станешь тут нервной. Как-то раз начала икать и не могу остановиться. Думала, все, помираю. Пошла к ребе. К этому, как его? Реб Файвка из Праги. Не помогло, только восемнадцать грошей зря отдала. Говорят, честно торговать надо. А что мне делать? С сумой по дворам ходить? Чтоб они сами на костылях ходили! Чем такая жизнь, доктор, лучше лежать ногами к двери со свечой в головах. Мертвому-то все равно. Но те, кому есть на что жить, мрут как мухи, а тех, для кого жизнь — мучение, черти не берут. Что мне делать, доктор? Рвет меня все время, только увижу покупателя, сразу к горлу подступает… Ой, мамочки! Дайте что-нибудь! Миску! Быстрее!..

После торговки с икотой пришла девушка с сыпью. Врачи в больнице сказали, что это не кожное, а нервное заболевание. После девушки пришли мать с сыном. Глаза у женщины были молодые, а щеки морщинистые, как у старухи. У мальчика была крупная голова, бледное личико, растрепанные пейсы и испуганные глаза. Он держался за материнскую шаль.

— Как тебя зовут?

Ребенок не ответил.

— Отвечай, когда доктор спрашивает.

— Хаим-Алтер.

— Сколько тебе лет, Хаим-Алтер?

Хаим-Алтер уставился в пол.

— Скажи доктору, сколько тебе лет.

— Девять.

— Ну, и что с тобой, Хаим-Алтер?

— Людей боится, — ответила еврейка за сына. — Из хедера сбегал. Дети играют во дворе, а он дома сидит. Даже в окно боится выглянуть. Кто-нибудь в дверь постучится — он прячется. Это давно началось, когда он совсем маленьким был. Когда кто-нибудь приходил, он сразу под стол забирался. У меня муж — староста молельни. Мог бы раввином стать, но не захотел. Сначала-то мы внимания не обращали. Ну, стесняется ребенок, у евреев это часто бывает. Но чем дальше, тем хуже. В хедер пошел. Сидит там молча, как в рот воды набрал, день, два, неделю. Меламед удивился, когда узнал, что он говорить умеет. Дети тоже подумали, он немой, так его и прозвали. Пришлось его оттуда забрать. Муж сам с ним занимается. Голова-то у сына хорошая, уже Талмуд изучает. Дома три раза в день молится, а в синагогу идти страшно, людей боится. Ни у кого больше такой беды не видела. У всех праведников уже побывали. Он амулет Кожницкого ребе носит. Теперь это называют «нервы». У нас еще дети есть, так те, чтоб не сглазить, ничего не боятся. Откуда у него этот страх? Вы бы знали, чего нам стоило добиться, чтобы он согласился к доктору пойти.