Поместье. Книга II - [25]

— А что я должен сделать?

— Отомстил бы?

— Кому? Нет. Я бы только кацапов прогнал и в Польше порядок навел.

— Сколько баб взял бы себе?

— Сколько смог бы.

— Ты веришь, что у еврейского царя Соломона была тысяча жен?

— Вполне возможно.

— А зачем? Мне бы двенадцати хватило. Чтобы каждый месяц новая. Помещичьих дочек взял бы, самых красивых. Полек, француженок, русских парочку. Дочку генерал-губернатора взял бы. Его жена орала бы, а я бы ей по морде, потом связал бы их, и пусть лежат и смотрят, что я с их дочкой делаю.

— Ну, ты и скотина!

— А ты бы что сделал?

— На острове поселился бы.

— На острове? Один?

— С двумя негритянками.

— Почему с негритянками?

— С рабынями.

— Чем тебе белые не подходят?

— Не люблю людей.

— А черные что, не люди?

— Наполовину обезьяны.

— Странный ты, граф, странный. Что ж тебя гнетет, а?

— Скучно мне.

— Всегда?

— Всегда.

— И дворника со скуки убил?

— Выходит, так.

— Неужели не можешь себе какую забаву найти, чтобы развеселиться?

— Боюсь, что нет.

— Ты любил когда-нибудь?

— Женщину? Нет. За что любить кусок мяса с глазами? Каждая только о себе думает.

— Ну а ты о себе не думаешь?

— Я себя ненавижу.

— Да, ты настоящий граф. Жил один помещик в Полесье, и все ему опротивело. Было у него имение — в карты проиграл, была жена, красивая, как Мадонна, — он ее продал, а деньги пропил. А когда остался без гроша, заперся в амбаре и поджег его изнутри. Мужики попытались его спасти, так он в них из пистолета стал стрелять, никто и подойти не смог. Так и сгорел.

— Ненавижу огонь.

— А воду любишь?

— Да, в море бы прыгнул. Сперва напился бы допьяна, потом привязал бы камень на шею, и бултых!

— До моря, граф, далеко.

— Не очень.

— А что ты так помереть хочешь? Моя бабушка, царство ей небесное, говорила: могила не убежит. Вот лежу я здесь, и тоска берет, но могу с тобой поболтать. В карцере уж на что паскудно, но и там можно хоть языком пощелкать. Хочешь выстрел услышать? Чок!.. Четыре года — это немало, но свобода ближе с каждым днем.

— И смерть тоже.

— Эх, что-то ты совсем невеселый. Может, все-таки есть Бог?

— А если и есть, то что?

— Да ничего, просто… Бывает, сдается мне, что ты один из нас, но все же ты граф, помещик. Зачем же ты от своих панов ушел, а?

— Надоели они мне.

— Почему надоели?

— Потому что эгоисты. Только и умеют, что хвастаться своим геройством. Продали Польшу. За что людей любить? Человек — или дурак, или сволочь, или и то и другое.

— Нельзя же всех ненавидеть. Надо, чтоб хоть два-три надежных друга было. Вот я, к примеру. Есть у меня дюжина шлюх, я сижу тут, за решеткой, а мои денежки для меня откладывают. У меня мать старая, но она не нуждается, ей всё приносят. А почему? А потому что друзья. Надо, братишка, хоть кому-то доверять.

— А любовницы твои? Думаешь, и они тебе верны?

— Заткнись лучше!

— Вот видишь, сомневаешься.

— Я все знаю. И со всеми рассчитаюсь. За добро — добром, за зло — злом. А ты из-за своей спеси в грязь зарылся, как жаба. Чуть что не по-твоему, сразу злиться начинаешь, как старая панна. Пусть я простой хлоп, но тебя насквозь вижу. Жаль мне тебя, плохо ты кончишь.

— И как, по-твоему?

— Не знаю. Но твоя гордость тебя погубит. Попадешь в западню и не вырвешься. Слушай, а чего политические хотят? Что им от царя-то надо? Не может же он за каждым стойковым[43] уследить. Ему бумагу положили на стол — он подписал. За что его убили?

— Им тоже скучно.

— Игра у них такая, царей убивать? Все не могут быть богатыми, кто-то и говно убирать должен… Ничего, братец, выше нос! Будет и на нашей улице праздник. Пока не умрешь, может, сам еще судьей станешь… Ладно, вздремну-ка я чуток…

Войцех Кулак отвернулся к стене и вскоре захрапел.

Глава V

1

По ночам мысли не давали уснуть. Реб Йойхенен еще раз увидел в Варшаве то, что понял уже давно: даже у хасидов всем заправляют богачи. У них власть, им почет и уважение. Мать женила его на дочери богача, а теперь и его сын Цудекл — жених девушки из богатой семьи. Старшая оказалась некрасива, и мать выбрала для Цудекла младшую. «Какой же я ребе?» — думал Йойхенен. Ребе, который унизил еврейскую девушку, потому что у нее нос недостаточно красив. Что он сделал для своего народа? Честные евреи бедствуют, а он, не знающий никакого ремесла, живет в довольстве. Кто дает ему хлеб, одежду, жилье? Реб Йойхенен сел на кровати и вздохнул. Он не праведник, он злодей, вор и грабитель. Праведник, о котором говорится в псалмах, — бедняк. Для царя Давида праведник и бедняк — почти одно и то же. Конечно, это не всегда так, и среди великих были люди очень состоятельные: реб Менделе Витебскер, реб Менделе Римановер. Но большинство — бедняки. От огорчения Йойхенен даже на мать рассердился. Она желает ему добра, но заботится о его теле, а не о душе… Почему он до сих пор в Варшаве, что он забыл в этих роскошных гостиных? Почему позволяет, чтобы ему прислуживали? Йойхенену стало так страшно, что он даже не мог прочитать молитву. Имеет ли он право произносить святые слова, почему Всевышний должен его слушать?

Реб Йойхенен знал, что реб Ешайя Вальден однажды обанкротился. Говорят, так многие коммерсанты поступают. Живут на широкую ногу, растрачивают чужие деньги и объявляют себя банкротом. Выплачивают по счетам половину или тридцать процентов, а потом снова набирают кредитов и опять за старое. Но это же воровство! Как можно породниться с таким человеком? С таким даже рядом стоять нельзя! Чем дольше реб Йойхенен размышлял, тем хуже ему становилось. Он попал в ловушку. Как теперь спастись? Как преодолеть столько препятствий? Собрав бороду в кулак, Йойхенен раскачивался вперед-назад, сидя на кровати. Захотелось омыть руки, одеться и отправиться в изгнание. Прямо сейчас. Но разве можно бросить жену? А с детьми что будет? Ведь он обязан их кормить… На другой кровати проснулась Ципеле.