Полюшко-поле - [54]

«Железен… жилист…» — Не успел подумать, как шаги удалились и затихли.

Когда Мажирин проснулся, солнце стояло высоко. Из бурого дубняка красными кроличьими глазками выглядывала спелая калина. Тихо шелестели и потрескивали ломкие ветки. Бойцы запасались ягодами.

Расторопный Пляшечник уже успел где-то раздобыть бредень. Старшина стоял на пне и давал бойцам советы, с какой стороны заходить и как лучше тянуть сеть между островками.

— А ну там, на правом фланге, быстрей пошевеливайтесь! Дружней, хлопцы, беритесь. Пошли, пошли! Не зевай, Бугай, шуруй в камышах палкой. Там щука стоит. Загоняй ведьму в бредень.

В камышах послышался плеск, шум, и на росистой траве затрепетали пойманные караси.

— Пляшечник!

— Слушаю, товарищ комдив!

— Ты вот что, голубчик, бросай бредень. Приставь, к нему охотников, пусть рыбачат, а сам подбери ребят, возьмитесь за лопаты и топоры. Землянки нужны, понимаешь, шалаши конусные; пока тепло, подойдут и заслоны-навесы. Пойдем осмотрим остров, прикинем посадку землянок на местности.

Попав вместе с Ниной в строительную бригаду, Иван Бугай усмехнулся:

— Шалаши и землянки?! Да это проще пареной репы.

Дымя крючком самокрутки, Пляшечник шутливо добавил:

— Веничком махнуть раз да два.

Вскоре Иван так намахался саперной лопаткой в котловане, что его гимнастерка от выступившей соли стала поблескивать.

Объявив очередной перекур, Пляшечник принялся поучать:

— Землянки, хлопцы, надо располагать небольшими группами под деревьями или в кустарнике… Их не следует строить на опушке и рядом с дорогами, а надо удалять в глубину леса метров на тридцать. — И уже за кустами калины, в соседней бригаде звучал его голос: — При устройстве землянок необходимо предусмотреть возможность круговой обороны…

До позднего вечера Иван укладывал по сторонам котлована опорные бревна, устанавливал стойки, закреплял с бойцами прогоны, а Нина подносила сухую траву для лежанок, хвою, хворост. Как ни старались бойцы, а закончили строительство землянок только вчерне, и ночевать многим снова пришлось под открытым небом.

Иван оказался хитрей других. Он заранее припас длинную веревку и, перекинув ее через гору сена, помог Нине взобраться на самую верхушку стога, а потом и сам вскарабкался туда.

Наскоро зарылись в сено.

— Я всегда ищу Полярную звезду по Большой Медведице. Это моя любимая. Она самая яркая. Если нас разлучит война, ты, Ваня, ровно в полночь смотри на эту звезду, и я тоже буду смотреть… И мы снова будем вместе.

Он привлек ее к себе и поцеловал.

— Хорошо здесь, под звездами.

— Смотри, Ваня, какая красота! Кажется, с днепровских круч берет начало Млечный Путь и течет белой рекой над нами.

Кто-то внизу, зашелестев сеном, попытался взобраться на высокий стог, но соскользнул.

— Штурмуют… — Иван сжал руку Нины.

Внизу снова зашелестело сено.

— Куда лезешь, леший?!

— Хватит, акробат, кататься на ягодицах! — запротестовали под стогом.

— Ну, нельзя так нельзя, — примирительно ответил неудачливый акробат.

Внизу кто-то повел рассказ:

— Ты знаешь, Степа, кого я встретил в Перемышле накануне войны? Капитана Казюру! Да, наш Казюра — комендант станции. После объятий разговорились, вспомнили однополчан. А потом пригласил он меня к себе домой. Охотно пошел: командировочному, как ты знаешь, вечером делать нечего. Дом оказался на самом берегу Сана. Вышел это я на балкон и увидел зеленоватую неширокую реку. И знаешь, Степа, был поражен. На правом холмистом берегу открыто передвигались немецкие войска, нагло, демонстративно. Я опешил. Спрашиваю: «В чем дело? Что такое?» Казюра зевнул: «А это обычное явление. Ты здесь новичок, и тебе без привычки все кажется странным».

Бугай прислушался. Басистый незнакомец продолжал:

— Я с Казюрой не виделся лет пять, и наша беседа затянулась. Его жена и дочь легли спать, а мы все сидим да разговариваем. Вечер душный, жаркий. Заря погасла за Саном, на фоне ночного неба выступили горбы холмов. На немецкой стороне вспыхивают электрические фонарики. Я снова удивился… А Казюра посмеивается. Вынес на балкон раскладушку и говорит: «Ложись лучше спать».

— Дельный совет, — шепнул Бугай Нине и стал поглубже зарываться в пахучее сено.

— Эй, что там за аисты завелись?

— Хватит на весь остров шелестеть!

— Все-таки умудрился акробат залезть… Крылья у него, что ли? — послышались внизу недовольные голоса.

Иван притих. Басистый рассказчик продолжал:

— Лег на раскладушку, посматриваю на немецкую сторону. За Саном чаще стали вспыхивать красные и зеленые глазки фонариков. Признаться, Степа, стало жутко. Чтобы не смотреть на сигналы, повернулся на другой бок. А немецкие фонарики так и мельтешат в глазах. Постепенно начала меня одолевать дремота. И вдруг такое!.. Бетонный балкон закачался, как гнездо на ветке. Над самым ухом — удар грома. Я вскочил. За рекой — тысяча вспышек, море огня, рев моторов и орудийные залпы, залпы. Немецкие пушки бьют в упор, прямой наводкой. Река отражает багровое зарево, покрывается дымом. Все вокруг дрожит, трещит, горит. Я с балкона впервые в жизни увидел настоящий штыковой бой, смертельную схватку. На мосту дрались врукопашную пограничники с немецкими разведчиками. К мосту бежали наши саперы с ящиками тола, зарядными трубками. Подрывники подложили взрывчатку, стараются зажечь спички, а они, проклятые, не горят. Я схватил со стола спичечный коробок, пистолет, спустился по водосточной трубе на тротуар и — к саперам. Влетел на мост, кричу: зажигай! А наши пограничники продвинулись вперед, вошли в азарт и в грохоте боя ничего не слышат. Помчались к ним саперы, начали отходить пограничники. Немцы все ближе, ближе. Вода в Сане от взрывов, как в котле, кипит. Я приложил две спички к пороховой мякоти бикфордова шнура и тернул коробком. Огонь с шипением пополз внутрь бикфордова шнура. Только отбежал от ящика с толом, как вздыбится мост!.. Взрыва не услышал, налетевший буран подкинул меня в воздух и бросил в реку. К счастью, глубина оказалась по пояс, и я выкарабкался на берег. В голове колокольный звон, тошнота подступает к горлу. Оглянулся — среднего пролета нет, просвет. Ага, думаю, наша взяла!