Полынья - [14]

Вот так бездарно и проходят дни. И не вернешь их, не исправишь, не переделаешь так, как бы захотел.

То ли дело заводская техническая лаборатория, его, Егора Канунникова, хозяйство. То ли дело рядом с тобой твои верные друзья. Они снятся Егору по ночам, да и лаборатория снится, когда вот так он валяется вдали от дома, как выведенному из боя солдату снятся атаки, бомбежки и фронтовые друзья.

За стеной причитала тетушка Лийси. Из открытого окна запахло влагой. Листья каштанов зашелестели. Накрапывал дождь.

8

Перед уходом из заводоуправления Роман позвонил в отдел технического контроля Канунниковой.

— У себя еще?

— У себя, — ответила Варя, чувствуя, как голос сел, охрип даже.

— Как день сегодня?

— Обычно… Много брака.

— Хм…

Варя стала рассказывать, на чем проштрафился цех, но Роман остановил ее:

— Зайду. Погоди немного…

В последнее время, люди заметили, Роману полюбилось заходить в ОТК после работы. Началось это, пожалуй, с нынешней весны. Директор сам проверял документы на приемку продукции, то хвалил мастеров за строгость, то ворчал: «Привередливы слишком, а у завода план и запасов металла ни крошки».

Попрощавшись с донной Анной, которая только и ждала его ухода, Роман направился из аппаратной, так называли его приемную с телефонным коммутатором и телетайпом, когда-то связывавшим завод с Министерством, а теперь почти молчавшим денно и нощно. Роман опустился вниз, по диагонали пересек заводской двор, весь затененный тополями, спустился еще ниже — в подвал. Тут он вошел в застекленную кабину, сел к столу Канунниковой, взял бумаги, которые она ему подала. Это была дневная сводка принятой продукции. Он с зоркостью и быстротой человека, понимающего, что к чему, просмотрел лист за листом, бросил на стол, взглянул ей в лицо — вблизи можно было разглядеть румянец кожи, и оно не казалось мертвенно-бледным: мертвый свет не мог убить живую плоть.

— Да, — протянул он, стараясь говорить мягко, но недовольство все же проскользнуло в его голосе, и этого было вполне достаточно, чтобы она поняла его. — Порадовать нечем.

— Серые пятна и микротрещины, — не пытаясь оправдываться, строже, чем могло быть, ответила она. — Пошла запорожская сталь. Холодной, что ли, они ее катают?

— Ну что ж, вам тут виднее, — сказал Роман, и Варя поняла, что брака должно быть меньше. Хорошенькое дело — меньше! Кто из ее контролеров возьмет это на свою голову? Да и как скажешь им?

Она промолчала, подумав: «Роман всегда думает только о себе. Других для него не существует. У других нет своих интересов, своих трудностей. И ходит сюда, будто я прежняя девчонка».

Она вспомнила, как это тогда случилось, в войну.

Они убирали картофель в подсобном хозяйстве, в селе Заболотье. Он был тогда сменным техником и на уборке руководил соплячьей бригадой ремесленников. Дул резкий холодный ветер. Стыла земля и руки. Покрасневшие пальцы не слушались, казались чужими. Он не раз подходил к ней, видно, надоело сидеть в конторе, склонялся вместе с ней, очищал картофелины от намерзшей земли, забирал ее руки в свои ладони, пытался согреть. А ночью, когда все засыпали — кто на полу, кто на нарах — он приползал к ней, жарко дышал в лицо, что-то все хотел от нее. С мороза ее нестерпимо клонило ко сну, руки и ноги ломило. Потом он плакал и плакал истово, шепча, что вот еще одна его бессонная ночь. Так он сойдет с ума.

Она привыкла к нему, потом полюбила, и на какое-то время ушли-стерлись тяготы войны. А когда он женился на черноватой Римке-чертежнице, Варя, тогда уже кадровая работница, исчезла с завода. Она вернулась перед самым концом войны и вышла замуж за Егора Канунникова.

— Задумалась что? — спросил Роман, чувствуя неловкость из-за ее молчания.

— Да так, — ответила она, — Старое вспомнила.

— Вспоминаешь?

— Вспоминаю.

Он вздохнул.

— Раньше никогда не говорила. Столько лет, как чужие. Почему?

Она не ответила. Роман понял, что она ждет, когда он уйдет, и он встал.

— А я никак не отвяжусь от вины перед тобой. Не знаю, что и делать. Увижу только и…

Он не договорил. По ее нетерпеливому движению понял, что разговор неприятен ей. Надо бы уйти, но он не уходил. А она подумала: «Зачем-то я нужна ему. Так, запросто не заговорил бы об этом». Проследила, как он прошел по ее маленькому кабинету к зарешеченному окну. Чувствуя, как жарко стало лицу, шее, всему телу, вспомнила первую ночь с Егором, мужем. «Ты что такая?» — спросил он, не глядя на нее. «Какая?» — удивилась она. Она ждала этого вопроса, боялась. Надеялась, пронесет, не спросит. Но он спросил… И все ответы, какие она попридумывала, забылись или казались неубедительными. Оставалось только сказать правду. Но правды сказать она не могла: Егор уже подружился с Романом, и они работали вместе, в одном цехе. «Да такая», — повторил он, ни о чем больше не спрашивая. «А у нас все были такие», — ответила она словами, которые, казалось, ничего не выражали. «Где это у вас?» — по-прежнему не глядя на нее, спросил он. «Да у нас, в ремесленном».

За все годы их совместной жизни Егор хотя бы раз еще спросил об этом. Должно быть, списал ее грех на счет войны. И то, что она тогда сказала Егору неправду, всю жизнь стояло между ними. Она это видела, злилась на себя и на него тоже. На него больше, чем на себя, потому что он поверил ее лжи.