Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - [55]

– Иду я по Пушкинской улице, – с явным удовольствием рассказывал Владимир Петрович, – мчится на своем рысаке Рейсер[318] и кричит на всю улицу: «Побольше, Владимир Петрович, побольше таких статей!»

Любил Владимир Петрович, чтобы оценили его труд. Он сделал у нас деревянный заборчик, отделявший часть двора от кур.

– Наташа, я починил забор, – сообщил он моей матери и вышел на двор.

– Пойди, похвали забор, – шепнула Мария Владимировна, – ведь он этого ждет.

Изгородь получилась очень несуразной, но мать покривила душой и выразила полное одобрение. Владимир Петрович сиял.

Большую радость доставляло Владимиру Петровичу сделать приятный сюрприз близким, и в первую очередь Марии Владимировне. Когда родители строили дом, мать рассказала Владимиру Петровичу и Марии Владимировне, что из-за отсутствия средств на достройку дома вынуждена его заложить. Когда мать ушла, Владимир Петрович догнал ее.

– Наташа, не делай глупости, ты влезешь в такую петлю, из которой никогда не выпутаешься. Я скоро должен буду получить деньги за «руководство»[319], и Машенька тебе поможет. Только пока ничего не говори ей о получении мною денег – это должно быть для нее сюрпризом.

Все знали, что Владимир Петрович очень огорчается, если его подарки оказывались неудачными, и вели себя соответствующим образом.

В воспитание своих внуков Владимир Петрович вмешивался редко, главным образом – когда сталкивался с чем-нибудь, что его возмущало.

Однажды я – было мне не более пяти лет – завладел несколькими номерами «Нивы», и вырезав из них картинки, развесил их в своем уголке. Дед, увидев в этой картинной галерее царские портреты, набросился с упреками на мою мать.

– Как ты, Наташа, допускаешь это. Ведь из мальчишки подлец вырастет.

Второй раз мне попало за торговлю персиками. Неподалеку от нас строился дом, и каменщики попросили меня принести персиков, которых в нашем саду было великое обилие. Я несколько раз носил им персики и отказывался от медяков, которые они мне совали, пока один предприимчивый приятель не посоветовал брать деньги. Какая разыгралась буря, когда Владимир Петрович узнал о моих торгашеских наклонностях!

– Нет ни моего, ни твоего – все общее. Кому нужно – тот берет и пользуется, – втолковывал он, когда я однажды завел с ним разговор о «нашем» и «не нашем».

К успехам детей и внуков в учении Владимир Петрович был равнодушен.

– И зачем ему обязательно учиться? Пусть будет пастухом или сапожником, – ответил он моей матери, когда она просила его воздействовать на плохо учившегося внука. Меня удивляет, что Владимир Петрович совершенно не обращал внимания на то, что его младшие дети и внуки не знают узбекского языка, и не требовал говорить с детьми по-узбекски с целью их обучения.

Был Владимир Петрович очень нетребователен и на себя тратил минимум. Ходил круглый год в простых солдатских сапогах и только в город ходил в хромовых. Покупал на толчке для себя белье из небеленой бязи и солдатские шаровары. Сколько я его помню, имел он одно видавшее виды черное платье и черный же пиджачок. К пище был непривередлив и только питал слабость к вареникам.

– Если бы был царем, – шутил он, – каждый бы день ел вареники.

Я был слишком мал, чтобы вникать в существо происходивших между взрослыми разговоров. Но когда Владимир Петрович награждал кого-либо эпитетом «монархист», «черносотенец». «жандарм» или «охранник» – он вкладывал в слова столько чувства, что даже для ребенка не оставалось сомнений в его отношении к такой персоне. А когда я встречал фотографа Пуришкевича, то мне казалось, что его облик вполне заслуживает того презрения, с которым говорил о нем Владимир Петрович.

Четыре знаменательных события произошли в последний период его жизни.

Хмурый и подавленный был Владимир Петрович, когда стало известно о кончившемся неудачей восстании саперов в Троицких лагерях.

Война 1914 г. не встретила никакого оправдания в нашей семье. Владимир Петрович говорил, что победа в этой войне нужна только царскому правительству, а не народу.

Когда вспыхнуло восстание 1916 г., Владимир Петрович считал, что движение будет возглавлено наиболее реакционной и фанатичной частью мусульманского духовенства и не связывал с ним никаких надежд.

Восторженно встретил Владимир Петрович весть о Февральской революции. Он готов был с каждым делиться мыслями о великом значении этого события, даже люди, которых он до этого третировал как обывателей, казались ему изменившимися в лучшую сторону, и он вступал с ними в дружескую беседу. Дома в этот период он бывал редко.

В один из мартовских дней 1917 г. гимназистов отпустили после первых уроков, и я с товарищами пошел на Соборную площадь, куда двигались колонны демонстрантов.

На площади я столкнулся с дедушкой. Он шел и что-то горячо говорил своему спутнику, а лицо его выражало безмерную полноту счастья.

– Запомни эти дни, Иван, – сказал он, взяв меня за руку, – они являются началом новой, прекрасной и свободной жизни.

* * * [320]

– Если бы Мария Владимировна отказалась выйти за тебя замуж, было бы это для тебя тяжелым ударом? – спросила моя мать Владимира Петровича.

– Я так любил ее, – не задумываясь, ответил он, – что в этом случае немедленно бы покончил собой.