Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - [53]

Часто навещал Владимира Петровича крупный местный востоковед Саид-Гани[312] (не Азимбаев!), с которым он был связан глубоким взаимным уважением, многолетней дружбой и общими научными интересами. Иногда навещали Владимира Петровича неизвестные мне лица, фамилии которых было не принято называть, – как теперь я полагаю, его политические единомышленники.

В отношении религии взгляды В. П. Наливкина с годами сильно изменились.

– Когда мы жили в Самарканде, – сообщила мне Наталья Владимировна, – тяжело заболел брат Борис, и мама уехала к нему в Коканд. Однажды мы вышли с отцом на прогулку и встретили нищего.

– Помолись о здравии Бориса, – сказал отец, подавая нищему монету.

Моя мать помнила время, когда Владимир Петрович – по убеждению или по обязанности – посещал церковь. Впоследствии он резко отрицательно относился к религии и к духовенству, любил повторять стихи Пушкина «Народ мы русский позабавим…» и изречение Вольтера, что религия возникла, когда первый мошенник встретил первого дурака.

Священник Петр Алексеевич Остроумов – племянник Николая Петровича – увлекался изучением узбекского языка (после революции он преподавал его) и всего относящегося к исламу. Питая большое уважение к В. П. Наливкину, он зачастил к нему советоваться по интересующим его вопросам. Когда Владимиру Петровичу сообщили об очередном приезде П.А. Остроумова, он достаточно громко, чтобы слышал последний, сказал: «Что нужно от меня этому попу?» В этом, безусловно, проявилось отрицательное отношение В. П. Наливкина к духовенству, но едва ли можно оправдать такой грубый выпад.

Владимир Петрович был натурой очень деятельной, и весь его день был занят трудом – физическим или умственным. Хорошо помню распорядок его дня летом, в период, когда семья моего отца и его брата Владимира приобрели участки и приступили к строительству домов на бывших Никифоровских землях. Это в то время была самая необжитая окраина Ташкента – на территории около двух квадратных километров тогда было не более десяти, расположенных разбросанно, домов и участков с молодыми садами; все остальное было занято холмами, на которых весной и осенью пасли стада или сотни всадников показывали свою удаль и резвость коней в головоломных скачках.

Летом вся растительность на холмах, кроме верблюжьей колючки, была выжжена солнцем, и от них полыхало жаром как от раскаленной печи. Такой же голой степью были участки, приобретенные сыновьями Владимира Петровича.

Владимир Петрович – ему тогда было под шестьдесят – вставал в пять часов утра и работал с кетменем на участке того или другого сына до восьми часов, после чего завтракал и снова махал тяжелым кетменем до полудня, а иногда и часов до двух. За лето в первый год под палящим солнцем – только что посаженные фруктовые деревья не могли дать тени – дважды перепахал целиком оба участка, составлявшие в общей сложности площадь около 0,4 гектара, вырастил прекрасные бахчи и огород, а осенью посадил ягодники.

Вторую половину дня, как правило, Владимир Петрович проводил в своей комнате, работал над узбекско-русским словарем или газетными статьями, к вечеру просматривал газеты и почту, писал письма. Ложился спать рано – часов в одиннадцать.

Кроме работы на участке он часто ходил в Никольский (ныне Луначарский) поселок за провизией, выбирал время приготовить дрова, принести воды, полить и подмести двор. В последующие четыре года Владимир Петрович проводил все время в саду и огороде на участках своих сыновей, а так как этой физической нагрузки ему, по-видимому, было мало, он еще из любви к делу несколько лет проводил весь уход за расположенным поблизости и заброшенным нерадивым хозяином садом и поливал посаженную и оставленную без надзора тополиную рощу – другого владельца.

– Когда я был мальчонкой, – рассказывал Владимир Петрович – моя бабушка учила меня владеть иглой, самому пришивать пуговицы, ставить заплаты, штопать. «Военному в походе надеяться не на кого», – говорила она.

Эти уроки оказались не бесполезными. Владимир Петрович всю жизнь чинил и приводил в порядок свое белье. Когда у моей матери были маленькие дети и она не успевала их обшивать, Владимир Петрович предложил свою помощь.

– Может быть, Наташа, твоим мальчишкам надо что-нибудь сшить? Я могу, ты только скрои и вставь шпульку в машину.

С наступлением охотничьего сезона Владимир Петрович каждую неделю ходил на охоту. В этот период жизни у него уже не было компаньонов по охоте. Уходил он рано утром, возвращался во второй половине дня. Охотился он в трех местах: в Дурмене на люцерниках – на перепелов, на Никольских болотах – на бекасов и на островах Чирчика – на зайцев. Несмотря на обилие уток и фазанов, я не помню случая в этот период, когда бы он охотился на эту дичь – уток, по его выражению, стреляют только «сапожники».

Стрелок он был первоклассный. С. Попов[313], сам отличный охотник, рассказывал, как он, мальчуганом, пасшим вместе с товарищем стадо, бросил все, чтобы посмотреть на виртуозную стрельбу «старика» – как правило, падал каждый бекас, по которому он делал выстрел, а если вылетала в разные стороны пара бекасов, то их обоих обычно настигал удачный дуплет. Без дичи с охоты Владимир Петрович никогда не возвращался.