Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - [201]

Поговорили и забыли.

Месяца через полтора, перед уходом из Хивы в Ташкент, в отряде опять пошли разговоры о скобелевской командировке. Все громче и громче начали говорить, что эта командировка, за которую Скобелев по статуту, как офицер Генерального штаба, должен был получить (и впоследствии, действительно, получил) Георгия 4-й ст.[652], представляется очень подозрительной, ибо, во-первых, Скобелев, пробыв в отлучке очень недолго, представил что-то уж слишком подробный отчет о своей рекогносцировке; а во-вторых, о каких-то некрасивых подробностях этой авантюры будто бы проболтался слуга Скобелева, настоящий русский мужик, подстриженный в скобу, которого Мих. Дмитр. привез из своего имения и которого я несколько раз видел, когда три отряда, наш, кавказский и оренбургский, стояли еще в Хиве.

Тогда эти разговоры о Скобелеве, с которым я не рассчитывал когда-либо встретиться, меня, правду сказать, мало интересовали, потому что Скобелев был не «наш», а многие из «наших» казались мне более интересными.

Через несколько времени по возвращении в Ташкент (в октябре 1873 г.) я поселился на одной квартире с Ермоловым и Э.К. Квитницким. Это был тоже старый знакомый Скобелева, офицер гвардейской конной артиллерии, разжалованный в солдаты, присланный в Хивинский поход рядовым 8-го турк. линейного б-на, а затем прикомандированный к нашей батарее, в мой, третий взвод.

Во время одной из приятельских бесед, вспоминая о только что сделанном походе, случайно вспомнили и о Скобелеве, к которому Ермолов почему-то всегда относился несколько иронически.

На мой вопрос: «Скажи по правде, Николай Алексеевич, что ты думаешь об этой, как говорят, подозрительной рекогносцировке Скобелева?» Ермолов, ехидно усмехаясь, ответил мне так: «Ничего, душа моя, достоверно не знаю; одно только скажу тебе – не ходи в академию Генерального штаба, развратят они тебя там, и ты тоже сделаешься шарлатаном».

По некоторым причинам я ни в какую академию не собирался, но, тем не менее, читал очень много.

Пока стояли весна и лето, жить было сносно. Время незаметно шло между конными учениями, стрельбами, книгами и умеренным флиртом.

Но настала осень, а вместе с ней скучнейшие занятия с нижними чинами в казарме и в парке; началась непогодь, грязь.

Я стал скучать, а затем и прямо-таки захандрил.

В это самое время случайно узнаю, что петро-александровский отряд[653] зимой пойдет в экспедицию, в Туркмению.

Однажды утром, вместо того чтобы отправиться на службу, я надел мундир и отправился к А.Е. Жаринову, нашему бывшему начальнику артиллерии.

Дня через 3–4[654] я уже ехал на почтовых, направляясь в Перовск, Казлинск и степью в Петро-Александровск.

Зимой мы действительно ходили в Туркмению, но это была скорее военная прогулка, чем военная экспедиция.

В июле 1875 года я поехал в отпуск в Россию.

В Саратове уже я узнал, что ташкентские войска выступили в Кокандский поход.

Не дождавшись конца отпуска, в сентябре я двинулся обратно и в октябре был в Ташкенте.

Главный отряд под начальством К.П. Кауфмана уже вернулся восвояси.

Нами был занят только правый берег Нарына и Дарьи (теперешний Наманганский уезд).

Начальником вновь образованного наманганского отдела и начальником наманганского отряда был назначен М.Д. Скобелев.

Левый берег Нарына и Дарьи принадлежал хану. Военные действия не прекращались.

Я был назначен не в свою, казачью, батарею, которой командовал Абрампольский, а в казачий ракетный дивизион, командиром которого состоял артиллерии штабс-капитан Н.Н. Куропаткин, с которым мы были уже относительно старыми приятелями по Ташкенту и по Хивинскому походу.

В ноябре, наскоро устроив молодую жену у знакомых, я с так называемой «оказией» отправился в отряд, в Наманган.

В. Наливкин

(Продолжение следует)

«Русский Туркестан». 1906, № 119

Я приехал в Наманган вслед за подавлением восстания, когда часть города, впоследствии обращенная в русский квартал, была разгромлена канонадой наших орудий. Еще пахло гарью. Местами еще тлели и курились обгоревшие балки разрушенных построек. То там, то тут из-под развалин вынимали случайно обнаруживавшиеся трупы убитых туземцев.

Меня сразу охватило уже знакомое мне, особенное, тревожнорадостное, возбужденное состояние; я вновь почувствовал себя в обстановке запорожского коша[655].

Скобелев принял меня очень любезно, как старого знакомого, обнадежил по части возможности вскоре же попасть в дело, но, поболтав со мной несколько минут, извинился, сказав, что у него невероятно много дела, в особенности же с массой лазутчиков, которые доставляют ему все новые и новые сведения.

Невзирая на мою юность (мне шел тогда 24-й год) и на крайне малое еще знание людей, мне все-таки бросилась в глаза какая-то особенная деланость и даже театральность Скобелева, которой раньше, в Хивинском походе, я, как будто не замечал.

Вместе с тем теперь Скобелев стал уже «нашим»; предстояло служить с ним, а поэтому волей-неволей и приходилось им интересоваться.

Я поселилися в одной сакле с Н.Н. Куропаткиным. С нами жили: покойный ныне А.Д. Маслов, тогда артиллерийский подпоручик, командовавший «подвижным» взводом, и только что произведенный в офицеры артиллерии прапорщик И.Г. Тутолкин (ныне отставной полковник), состоявший ординарцем при Скобелеве.