Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - [113]

В тех семьях, где соблюдается этикет и приличия, при входе в комнату старшего мужчины, хозяина дома, встают и не садятся до тех пор, пока он не сядет, не только жена, дети и другие родственницы, но даже и его мать.

При посторонних людях между мужем и женой отнюдь не принято выражать какие бы то ни было отношения интимности, в этих случаях муж всегда говорит в серьезном тоне, а жена выслушивает его с видом возможного смирения. При посторонних же муж и жена всегда говорят на вы и никогда не называют друг друга по имени, что считается в высшей степени зазорным. В глаза они называют друг друга именем их старшего ребенка, а если такого нет, то именем брата мужа, или брата жены, или же говорят друг с другом в третьем лице. За глаза муж, говоря про свою жену, говорит: «мое семейство», а жена, говоря про своего мужа, и тоже не называя его по имени, говорит: «мой муж, мой хозяин, отец моей дочери» и пр.[434]

Случаи особенно прочной нравственной связи между супругами, вследствие ничтожности числа браков, заключающихся по взаимному влечению, очень редки. Случается, впрочем, и не особенно редко, что муж и жена, сосватанные очень часто за глаза, оказываются вполне подходящими друг для друга, и тогда, с течением времени, между ними устанавливаются отношения привычки, прочности которых бывает вполне достаточно для того, чтобы союз этот не разрушался до самой смерти одного из его сочленов. Однако же и при подобных соотношениях между мужем и женой, благодаря тому, что вторая всегда находится в большей или меньшей материальной зависимости от первого, никогда почти не замечается между супругами отношений полной откровенности. Наоборот, гораздо чаще случается, что половина поступков жены навсегда остается тайной для мужа, а двери ее нравственного мира гораздо чаще открываются не только приятельнице, но даже и просто знакомой женщине, чем последнему.

Несмотря на то, что и религия, и обычное право, признают мужа главою семьи, очень нередко случается, что глава этот вполне подпадает влиянию жены. Мы знали и такие семьи, где жены не только держали мужей в руках, но даже и били их. Один из таких супругов был волостным управителем. Чрезвычайно расторопный и очень толковый в делах своей службы, крайне строгий и даже суровый с подчиненными, он совершенно терялся каждый раз, как только входил во внутренний двор. Раз, когда он задумал было взять себе вторую жену, супруга надавала ему таких звонких пощечин, что звук их был слышен, вместе с ее криком, даже и на улице.

В прежнем Наманганском вилаете был и такой курьез. Лет 25 тому назад здесь умерла женщина, некая Халь-биби, известная в народе под именем Халь-мираб-баши. Муж ее Ходжа-бек-мираб был в Наманганском вилаете начальником над мирабами, заведующими разделом арычной воды. Еще и при жизни мужа, хорошо знакомая не только с обычным правом, но даже и с подробностями местной ирригационной системы, энергичная, бойкая и никому не дававшая спуску, Халь-биби всегда принимала самое непосредственное участие в мужниных делах, а после смерти Ходжа-бека, когда ей было уже под сорок лет, она оделась в мужское платье, надела сапоги, чалму и кулак и, заставив наман-ганцев признать ее своим мираб-баши, заняла место своего мужа и отправляла эти обязанности до самой смерти. Сын ее Сарымсак-датха, которому она сама проложила дорогу в ханский дворец, был впоследствии хакимом (губернатором) Намангана.

Что же касается до посредственного, или косвенного, участия в административных, политических и других делах, то в них принимали участие жены не только ханов, но даже и сравнительно мелких чиновников.

Если слаба нравственная сторона тех родственных уз, которые существуют здесь между детьми и родителями, то в отношении других родственников такой связи и вовсе не существует, несмотря на то, что о родственных чувствах и отношениях толкуется очень много. Отношения между родственниками, даже и такими, как братья и сестры, если нет никаких побочных и главным образом материальных обстоятельств и причин, ровно ничем не отличаются от отношений между знакомыми людьми. Редки случаи, когда родные помогают друг другу из своих собственных средств. Этого рода проявления родственных чувств и соотношений наичаще встречаются в среде служилого класса, где, отнюдь не трогая собственной своей мошны, имеется некоторая возможность поиграть на струнах родственности при помощи представления того или другого доходного местечка.

Таким образом, мы вряд ли ошибемся, если скажем, что здесь ни для взрослого мужчины, ни для взрослой женщины, в большинстве случаев и, за исключением лишь любви к малолетнему ребенку, и то лишь в возрасте его беспомощности, никаких других родственных чувств не существует. Для русского человека в этом отношении есть выход, ибо хотя он и знает сущность 5-й заповеди[435], но ему также, и совершенно достоверно, известно, как понаслышке, так равно и по житейскому опыту, что «каждый за себя, а Бог за всех». У сарта такой поговорки нет, а заповедь есть. Вот он и находится в несколько как бы безвыходном положении. Книжники и фарисеи отлично знают, что вот этому сарту, имеющему целую ораву детей, в истинном значении этого слова есть нечего, тем не менее его и стыдят, и убеждают в том, что должен он убогого своего родителя призреть. «Призреть надо, действительно надо, только трудно мне это, очень уж трудно. Грешники мы все перед Богом, вот что я думаю», – говорит он и при этом вздыхает. Но вслушайтесь в тон его голоса, всмотритесь в выражение его лица, и вы увидите, что он говорит далеко не то, что думает. А думает он приблизительно так: «Призреть надо; не дать же умереть человеку с голоду; надо призреть, да только не мне это сделать, не с моей оравой на плечах, не с моим рублевым заработком в неделю. Сила тут нужна, а не я». Но что это за сила такая, он, сарт, никогда вам не ответит, ибо и сам толком не знает, где и в чем эта сила. А не знает он этого по двум причинам. Во-первых, он, не знающий и до сих пор в практике своей общественной жизни ни приютов, ни богаделен, ни других учреждений этого рода, предназначаемых для призрения убогой и беспомощной части человечества, он, говорим мы, сарт, никогда не останавливался на этом вопросе подолгу и никогда не делал попыток к его разрешению. Во-вторых, он плохо знает историю своей религии. Если бы он знал хорошенько последнюю, он ответил бы книжникам так: «Пророк повелел каждому мусульманину кроме поземельной подати платить еще и