Полужизнь - [6]

Резчики по камню принадлежали к средней касте — они не считались людьми низкого происхождения, но аристократы смотрели на них сверху вниз, — и для моей цели это было как раз то что надо. Многие из них жили в домиках при мастерской вместе со своими семьями.

Когда я пришел, владелец мастерской трудился над сложным чертежом храмовой колонны. Как всегда, он был рад меня видеть. Я посмотрел его чертеж, он показал мне другие, и я, улучив момент, заговорил о девушке из неполноценных, которую родные выгнали из дому с угрозами, так что теперь ей некуда деться. Я старался говорить как можно увереннее. Мастер знал о моем происхождении. Он никогда не заподозрил бы связи между мной и такой девушкой, а я еще намекнул, что действую по поручению одной очень важной персоны. Всем было известно, что махараджа благоволит к неполноценным. И хозяин повел себя как человек, понимающий, что к чему в этом мире.

В задней части его склада, где хранились разные каменные фигуры, статуи и бюсты, была маленькая комнатка. Этот пыльный коротышка в слепых очках был талантливым скульптором. Он делал не только изваяния божеств — сложная работа, требующая большой точности, — но и статуи реальных людей, живых и умерших. Он сделал множество махатм и других героев патриотического движения и изготовил по фотографиям множество бюстов чьих-то отцов и дедов. Некоторые из этих бюстов были в настоящих очках, которые раньше носили усопшие. В окружении всех этих каменных лиц мне всегда становилось не по себе. Правда, меня успокаивало сознание того, что у каждого божества есть какой-нибудь изъян, так что их страшное могущество не может стать реальностью и сокрушить нас всех.

Мне очень хотелось поселить девушку в мастерской насовсем, но я по-прежнему боялся подстрекателя, ее дяди. И чем дольше она там жила, тем труднее мне становилось отослать ее прочь; тем сильнее казалось, что мы связаны на всю жизнь, хотя я и пальцем до нее не дотронулся.

Сам я жил дома. Я ходил в университет и делал вид, что посещаю занятия, а потом иногда отправлялся в мастерскую. Я никогда не задерживался там надолго, иначе ее владелец мог бы что-нибудь заподозрить.

Наверное, моей девушке было нелегко там жить. Однажды, когда я пришел в ее каморку без света, где на всем лежал слой пыли, проникающей сюда со двора, — даже кожа девушки была припорошена ею, точно пудрой, — она показалась мне совсем печальной.

— Что случилось? — спросил я.

— Я думаю, как изменилась моя жизнь, — ответила она своим ужасным грубым голосом.

— А о моей ты подумала? — спросил я.

— Если бы я не сидела здесь, то сейчас сдавала бы экзамены, — сказала она. — Как по-твоему, они трудные?

— Я бойкотирую университет, — сказал я.

— А где ты найдешь работу? Кто станет тебе платить? Иди и сдавай экзамены.

— Я не учился. Теперь мне уже не подготовиться. Поздно.

— Тебя они не выгонят. Ты же знаешь этих людей. Когда объявили результаты, мой отец сказал:

— Ничего не понимаю. Мне сообщили, что ты совсем ничего не знаешь о романтизме и о "Мэре Кастербриджа". Тебе собирались поставить «неудовлетворительно». Пришлось директору колледжа употребить свое влияние.

Мне надо было бы ответить: "Я давным-давно сжег свои книги. К этому призывал махатма. Я бойкотирую английское образование". Но я оказался слишком слаб. В решающий момент мне не хватило смелости. И я сказал только:

— В экзаменационной все мои знания куда-то улетучились, — хотя готов был заплакать от досады на самого себя.

Отец сказал:

— Если у тебя трудности с Гарди, Уэссексом и всем прочим, надо было обратиться ко мне. У меня до сих пор лежат старые конспекты.

В тот день он был свободен от службы и сидел в маленькой жаркой гостиной нашего казенного дома. Он был без тюрбана и ливреи, в одной только нижней рубашке и дхоти. Несмотря на все их тюрбаны и ливреи, на дневные и вечерние костюмы, придворные махараджи никогда не носили обуви, и подошвы ног у моего отца были черные и задубевшие, с мозолями не меньше чем в полдюйма толщиной. Он сказал:

— Так что, думаю, тебе остается только Департамент земельных налогов.

И я пошел служить в аппарат махараджи. Департамент сбора земельных налогов был очень велик. Каждому, кто имел хотя бы клочок земли, вменялось в обязанность платить за него годовой налог. По всему штату были рассеяны налоговые служащие, которые регистрировали владельцев, собирали налоги и вели счета. Я работал в центральном отделении. Оно находилось в красивом доме из белого мрамора, с высоким куполом. Комнат там было не счесть. Я сидел в просторной высокой комнате с двадцатью другими работниками. Все наши столы и полки вдоль стен, глубокие, как в камере хранения на железнодорожном вокзале, были забиты бумагами. Эти бумаги лежали в картонных папках с завязками; попадались и большие кипы, обернутые материей. Папки на верхних полках, которые никто не снимал уже много лет, побурели от пыли и сигаретного дыма. Потолок тоже был коричневым от этого дыма. Сверху наша комната была коричневой от никотина, а ниже все было из красного дерева двери, столы, пол.

Мне было жаль себя. Задумывая свою жертву, я никак не рассчитывал оказаться в роли мелкого прислужника власть имущих. Но теперь я радовался тому, что у меня есть работа. Мне нужны были деньги — хотя бы это скромное жалованье. Я наделал кучу долгов. Пользуясь именем моего отца и его положением во дворце, я занимал деньги у всех подряд, чтобы обеспечить девушку, жившую на складе около мастерской.