Полтава - [117]

Лишь фельдмаршал Реншильд твердил о победе здесь, под Полтавой. К своим давним рубцам в этом походе фельдмаршал добавил несколько новых, достаточно значительных, на щеках и на лбу.

До сих пор на консилиумах советовали, куда наступать, а сегодня посоветовали, куда отступать. Король прежде срока отпустил советников. Но и после того не находил себе покоя. Сначала думал отправиться в Великие Будища, к белошейной Терезе, представлял, как она раскинет ароматные руки, на которых, возле остреньких локтей, видны синеватые прожилки, твёрдыми губами коснётся его губ, не забыв перед тем заглянуть в глаза... Потом будет гладить лоб, остерегаясь задеть поредевшие волосы, зная, что он не терпит касания к тем местам, где волосы у него растут без особой охоты. Но не поехал. До сих пор стоило ему появиться возле осаждённой крепости — и она сдавалась на волю победителя. А здесь несколько раз лично командовал штурмом — и Полтава ещё не сдалась. Под нею полегли солдаты и офицеры, на неё истрачено столько времени и пороха... Её начали блокировать так, как учит великий Вобан. И... Вот хотя бы подкоп. Войска уже ринулись на штурм — взрыва не получилось. Вскоре выяснилось, что в крепости стало известно направление подкопа, оттуда повели встречный ход, попали как раз, в последнее мгновение выбрали порох...

Просто так осаждённым не угадать, куда направлять контрподкоп. Узнали от перебежчика из шведского лагеря. И хотя достаточно заверений, что это дело подлого мазепинца, но после сегодняшнего консилиума можно сделать вывод, что на такой поступок способен и природный швед.

Король попробовал читать, полагая, что за строчками Плутарха забудутся неприятности, но читанное проходило мимо внимания, как степной ветерок мимо конских напряжённых ушей. Он даже посмотрел на обложку, на золотые буквы, чтобы убедиться, действительно ли то Плутарх. То был в самом деле Плутарх, переведённый на латынь. Шатались в глазах выкованные из меди слова, спокойные, как и в тех сагах о викингах, которые каждый вечер читает красивый тафельдекер Гутман, еле пошевеливая тонким горбатым носом. В Великих Будищах его голос звучал только в те вечера, когда в королевской постели нежилась Тереза. Иногда слушает и она, сидя в глубоком кресле. И тогда кажется, что она как-то по-особому глядит на красиво очерченные Гутмановы губы, немного приспущенные углами книзу. Впрочем, пустяки. Lecteur du Roy Гутман там, в Великих Будшцах... Слова Плутарха, далёкие от сегодняшнего дня, — такие величественные, что всё окружающее, нынешнее кажется мизерным.

Он отбросил книжку на высокий столик с вызолоченными краями, с розовыми личиками амуров между блестящим золотом и вдруг почувствовал, что всё это происходит неспроста. А что, если... Бросило в холодный пот. А что, если Лев Полуночи одолеет Орла Полдня не под его руководством? Похожие мысли прежде можно было чем-то заслонить, а сегодня... Если бы под рукою был Урбан Гиарн...

Сомнения мучили до вечера. Никто не принёс ничего утешительного. Доложили, что московиты вроде бы готовятся переправляться через Ворсклу. До сих пор главные их силы стояли в окопах на противоположном берегу, а на этом им удалось после боев под Опошней захватить монастырь на горе, там закрепиться, несмотря на обещания Лагеркрона выбить их оттуда. С того берега они ежедневно осыпают этот берег ядрами, но до сих пор не проявляли намерения переводить через речку и болота свои главные силы. Более того, перейди король с войсками на их берег — они отведут главные свои силы кто знает куда...

Вечерело. Король долго шагал внутри шатра, переставлял на столике безделушки. И вдруг понял, что стоит всё-таки убедиться, правильно он думает, нет ли... Он сегодня, сейчас станет на видном месте перед московитскими солдатами, пусть стреляют! Если кому-то иному суждено быть Львом Севера, то... Солдат стреляет, а пули носит Бог! Лучше умереть, чем отступить... Он не проиграл ни одной битвы... Если не убьют — не отрёкся Бог. Именно его избрала судьба на роль победителя.

Только нужно было, чтобы кто-нибудь из генералов увидел славную смерть или ощутил всё величие короля. На такую роль не годились ни Лагеркрон, ни Спааре, ни Реншильд. Из генералов можно было взять с собою Левенгаупта. Если убьют — поверят только словам Левенгаупта, поскольку он не станет напрасно хвалить великого полководца: король открыто и долго подчёркивал своё неуважение к этому военачальнику после Лесной. Но Левенгаупт не станет и врать — в том не может быть сомнения.

Правда, король и прежде никогда не прятался от пуль да ядер, но завтра — день его рождения. Завтра исполнится двадцать семь лет. В такие дни человек на особой заметке у своей судьбы.

Он разбудил разомлевшего от жары Левенгаупта и предложил ему удостовериться, действительно ли московиты собираются переходить речку Ворсклу. Генерал, опуская маленькие глазки на припухшем ото сна и без того огромном и будто бы даже отёкшем лице, не выразил восхищения, не показал удивления, а быстро оказался в седле. Они молча ехали берегом речки. Полтаву проглотили сумерки. На горе сверкнули огоньки монастыря, где теперь сидели московиты. Оттуда долетала протяжная песня. Похожее пение слышалось и на противоположном берегу. А ещё где-то там громко и заливисто лаяла псина, пылало много костров. Король и генерал остановились над водою. Отряд драбантов — на расстоянии. С московитского берега, от ближайшего костра, засвистели пули. Конь под Левенгауптом стал нервно бить копытом землю, бросая песок на королевского жеребца и на самого короля. Генерал не мог его успокоить, но не мог и терпеть проявлений неуважения к монарху пусть даже и от животного — немного отъехал. У короля же под свист пуль начала униматься тревога. Он спокойно ездил в сумерках. Внизу, под серыми во тьме копытами, белели пески. Королевский конь сохранил спокойствие. Можно было видеть, как на противоположном берегу шевелятся возле костров люди, как возле них раз за разом появляются короткие вспышки, и король уже мысленно издевался над царскими солдатами, которые не знают, в кого целятся, иначе делали бы это тщательней, их много, они действительно будто бы готовы переправляться через речку: там сереют на воде паромы, а на песке чернеют челны.