Польско-литовская интервенция в России и русское общество - [36]

. Кроме того, король отметил, что подготовить сдачу Смоленска должен А. Госевский[316]. В соответствии с принятым решением 28 мая 1609 г., выехав из Кракова, Сигизмунд III направился не в Киев, а в Вильну. Там король и его окружение знакомились с известиями о положении на северо-западе России и, в частности, с донесением А. Госевского. Хотя о непосредственной реакции на это донесение не известно, можно, однако, судить, что оно послужило дополнительным толчком для решения о начале военных действий. 18 августа король из Вильны двинулся к восточной границе[317]. 25 августа в Минске состоялась его встреча с Жолкевским[318]. Сообщения об этой встрече, помещенные на страницах его записок, позволяют судить, с какими представлениями о положении в России король и его окружение начинали кампанию. В окружении Сигизмунда III говорили, что, пока король был далеко, «бояре» вынуждены были скрывать свое расположение к нему, но, когда он появится на границе с войском, они сразу покажут свое доброе отношение к нему[319]. Очевидно, сообщения А. Госевского о расположении дворянства русского северо-запада к Сигизмунду III произвели впечатление на королевский двор. Впрочем, отсылкой этого донесения активность Госевского не ограничилась. Гетман прямо указывает в своих записках, что велижский староста призывал его скорее начинать военные действия: большая часть смоленского войска ушла в лагерь к М. В. Скопину-Шуйскому, и «можно надеяться, что, не имея людей для обороны, Смоленск сдастся»[320]. Под влиянием этих известий король поспешно двинулся к границе. Жителям Смоленска был адресован королевский универсал, в котором им предлагалось добровольно подчиниться власти польского короля. Беды, постигшие Россию в годы Смуты, объяснялись в этом документе тем, что по пресечении законной династии на престол стали вступать люди, которые «не по своей мере на царскую высоту и царский стол покусились», что Сигизмунд III, «как царь христианский и наиближний дедич Русского государства, вспомнив родство и братство наше, которое имели мы от прадедов наших с природными покойными государями московскими», приходит спасти несчастный край от постигших его бедствий, и что если смольняне согласятся признать короля своим государем, то он намерен сохранить их веру и держать их «во всякой чести и вольности»[321].

Избранный Сигизмундом III и его окружением образ действий показывает, как королем и его советниками читалось донесение А. Госевского из Великих Лук, — улавливалось то, что велижский староста писал о настроениях дворянства, и пропускалось мимо то, что Госевский говорил о трудностях. Отсюда — решение выступить открыто, не прикрываясь обещаниями помощи приверженцам царя Дмитрия. Сам Госевский, как следует из записок Жолкевского, склонен был судить о положении в Смоленске по аналогии с тем, что он наблюдал в соседних городах русского северо-запада. Такое рассуждение заключало в себе серьезную ошибку, последствия которой проявились очень скоро после прихода королевской армии к Смоленску

Смоленск и начало смоленского похода Сигизмунда III

Известно, что в отличие от других крупных центров северо-запада России Смоленск в разгоравшихся конфликтах последовательно стоял на стороне царя Василия. Это постоянство в поведении смольнян было лишь отчасти следствием воздействия авторитета М. Б. Шеина, бессменно сидевшего на смоленском воеводстве в эти годы. Для такого поведения смольнян были гораздо более глубокие причины. Смоленская дворянская корпорация была весьма многочисленной, судя по смоленской десятне 1606 г. в ней насчитывалось свыше 1.200 человек[322]. В начале XVII в. положение смоленских помещиков не отличалось от положения ряда других уездных корпораций русских окраин. Они не имели никаких представителей в составе «государева двора» и принадлежали поэтому к менее полноправной, подчиненной части формирующегося дворянского сословия. Положение, однако, изменилось, когда смоленская рать сыграла едва ли не решающую роль в освобождении осенью 1606 г. столицы от войск Ивана Болотникова. О наметившихся переменах известное представление дает такой сравнительно недавно введенный в научный оборот памятник, как «Повесть о победах Московского государства», написанный в среде смоленских детей боярских, оставшихся на русской территории после подписания Деулинского перемирия 1618 г.

Рассказ «Повести» начинается с сообщения о снятии осады Москвы, после чего «государь царь смольнян много жаловал и их службу и раденье пред всеми похвалял»[323]. В дальнейшем тексте «Повести» можно обнаружить определенные указания на то, что дело не ограничилось выдачей жалованья и повышением земельных окладов[324], хотя уже и это могло расположить смольнян к спасенному ими царю. Рассказывая о походе Василия Шуйского на Тулу, автор «Повести» специально отметил, что царь «близ своих царских шатров повеле смоляном ставитися, видя их к себе многую службу и раденье, и многим дворянам града Смоленска повеле близ себя, государя, быти, и за сторожею смолян сам государь почи»[325].

Автор «Повести» не случайно обратил на это внимание. Поручение смольнянам охраны царя сопровождалось, очевидно, изменением их места на лестнице сословной иерархии, их включением в состав тех дворянских корпораций, представители которых имели доступ к занятию военных и административных должностей на всей территории государства. Неслучайно в боярском списке 1610–1611 гг. в составе высшего слоя двора — «московских дворян» — обнаруживаются такие представители смоленской верхушки, как Петр Иванович Чихачев, Андрей Михайлович Полтев, Андрей Иванович Дедевшин