Польско-литовская интервенция в России и русское общество - [102]

. Это утверждение, однако, легко опровергается сохранившейся в одной из старых описей записью о не дошедшем до нас предписании Сигизмунда III Боярской думе: «О Гонсевском, чтоб они о всяком деле сидели и думали заедино и вершили всякое дело вместе, а ево от того не отгорожали»[979]. Это распоряжение не осталось пустым звуком. В январе 1611 г., характеризуя сложившиеся к этому времени в Москве порядки, дьяк Афанасий Евдокимов говорил: «С бояры ж сидит и владеет пан Александр Госевский, а называют его старостой московским… и приходят к нему дьяки с доклады вверх и к нему во двор, а стоит он в Кремле городе на Борисовском дворе Федоровича Годунова»[980]. После предоставления ему королем особых полномочий А. Госевский занял положение наместника («старостой» в Речи Посполитой назывался наместник короля, представлявший его особу в отсутствие государя), представлявшего отсутствовавшего царя и в этом качестве вставшего во главе всего государственного аппарата. Характерна в этом плане такая деталь, как указание дьяка, что к Госевскому ходят с докладами «вверх», — здесь по отношению к велижскому старосте употреблено слово, служившее обычно для обозначения царских покоев, где принималось окончательное решение по всем важным вопросам. Как увидим далее, анализ фрагментов делопроизводства Поместного приказа первой половины 1611 г. вполне подтверждает правильность той характеристики роли и значения Госевского, которую дал дьяк А. Евдокимов.

Все распоряжения Сигизмунда III о пожаловании «чинов» и земель, о том, что Боярская дума должна решать дела только вместе с Госевским, были совершенно незаконными. Августовский договор не предоставлял никаких прав по управлению Россией отцу будущего монарха, более того, и сам Владислав не мог выступать в этой роли, пока не будут окончательно выработаны условия, на которых новый монарх будет управлять Россией. Однако никакого серьезного сопротивления эти распоряжения не встретили и были приняты Боярской думой к исполнению.

Правда, некоторые осложнения все-таки возникли. Интересное свидетельство на этот счет сохранилось в записках М. Мархоцкого. Оно касается реакции на пожалование чина окольничего Ивану Никитичу Ржевскому. И. Н. Ржевский доставил соответствующий королевский «лист» в Москву, где он был зачитан на заседании Думы. Как отмечает Мархоцкий, на заседании присутствовал А. Госевский, так как он постоянно бывал на таких заседаниях, был там и сам мемуарист. Стоит отметить присутствие не только А. Госевского, но и польских офицеров на заседаниях высшего органа государственной власти России. С резкой репликой по поводу назначения выступил боярин князь Андрей Вас. Голицын. Один из мотивов его записанного Мархоцким выступления — возмущение тем, что «людей малого положения с нами, великими, верстают, как с равными»[981].

Надо отметить, что назначение Ржевского в действительности не было чем-то необычным на фоне практики пожалований в думные чины, начало которой было положено Лжедмитрием I и которая получила продолжение при Василии Шуйском, когда в Думу стали назначаться представители фамилий, члены которых никогда ранее не заседали в Думе. Примером может служить пожалование царем Василием 2 февраля 1608 г. «чина» окольничего Артемию Вас. Измайлову[982], происходившему, как и Ржевские, из семьи рязанских детей боярских. Такая политика закономерно вызывала недовольство старинной знати, подчеркивавшей подлинный, истинный характер своего боярства. Как говорил брат князя Андрея, Василий Вас. Голицын (эти слова в иной связи уже приводились выше), явно противопоставляя себя подобным выдвиженцам, «по божьей милости отца моего и деда из Думы не высылывали… и не купленное было у нас боярство[983] и не за Москвою в бояре ставлены»[984]. Эта практика вызывала к себе настороженное внимание и недовольных лиц второго плана, считавших себя более достойными, чем те, которых вопреки традиции ввели в состав Думы. Именно в это время, в конце 1610 — начале 1611 г., один из таких людей, Василий Ром. Алферьев, написал сочинение, в котором старательно собрал материал о таких назначениях, подчеркивая, что целый ряд таких людей «ис предков в боярех и окольничих не бывали» и менее знатны, чем Алферьевы[985]. Острота реакции кн. А. В. Голицына, возможно, была связана с тем, что старинная знать ожидала от нового монарха возвращения к традиционным порядкам.

С этой точки зрения целый ряд черт в поведении новой власти вызывал недовольство в этой среде. Ряд данных, касающихся этой стороны дела, обнаруживается в материалах, подготовленных для переговоров под Смоленском в 1615 г. В этих материалах неоднократно подчеркивалось, что король поставил во главе Русского государства «не из рады своего знатного пана, обычного человека старосту велижского»[986]. В этом решении поставить во главе Думы человека, не равного им по положению, бояре с основанием могли видеть проявление известного пренебрежения к себе. Это пренебрежение ощущалось тем сильнее, что хороню была известна связь Госевского с литовской канцелярией — он, согласно московскому пониманию, «со Львом Сапегой был в подьячих»