Польские трупы - [40]

* * *

— Обжиманцы? — удивился и как будто даже испугался Теодор. — И это вы мне, почтенному гражданину нашего города, говорите, тьфу, черт, о каких-то обжиманцах?

— Точно так, пан Теодор, я вынужден, нет другого выхода. Вы-то человек старых правил… и, наверное, не поверите, но, кажется — и это хуже всего, — что во всем виновата та, вторая Каська, она с самого начала готовила девчонку для этого развратника!

— Я попрошу не разводить здесь спекуляции и не говорить каждую секунду «кажется» — я хочу наконец выяснить, что здесь происходило! Речь идет об авторитете государственного служащего и чести Управления, и даже о добром имени всего нашего общества… Дорогой мой, мы должны спасти то, что еще осталось от нашей репутации, в конце концов, для того мы здесь. Ты говоришь, юноша, что та приезжая сейчас беседует с прислугой старшего лесничего? Это все вы от нее узнали или от коменданта?

Теодор явно помрачнел. Протоколист Миллер с тревогой на него покосился. Что случилось с вице-бургомистром? — подумал он. То, что одна девка гуляла и приучала к этому другую — что ж, это не новость, в деревне они и так обычно черт-те как рано выходят замуж, почему же он так сокрушается, в конце концов, сам уже в годах? Лучше бы жену себе поискал, ведь человек с достатком, только что двухэтажный каменный дом купил, и не одна бы охотно его приветила, только позови.

А еще у нас полтора трупа, и, может, ты этим наконец займешься, — чуть ли не добавил он вслух.

* * *

Ну, прям не знаю, как вам, пани, об этом рассказать. Он, то есть старший лесничий, иногда вел себя просто как дикарь какой-то, нервный такой делался, с ним даже заговорить нельзя было, и близко не смей подойти, вот так! Метался по конторе, точно пес по мясной лавке. И тогда Каська меня к нему посылала, это его успокоит, говорила, вроде я такое влияние на него имею. Но он только меня в кровать каждый раз тащил и приказывал его разминать, я и привыкла, почему бы и нет, если потом он мне денежку мог дать, тут он не скупился, а еще бусы красивые или какую другую цацку…

* * *

«Ваша честь!» — эти слова чернели на чистом листе как два одиноких выстрела. Теодор выглядел крайне взволнованным, он как лев метался по комнате в своей «наполеоновской», как ее называли его друзья, светло-зеленой домашней тужурке.

Я не могу допустить, чтобы мое имя связывали с этой грязью — шептал он — не могу, не могу, пусть лучше эти марки пропадут ко всем чертям… Что с того, что я был прав! Мы имеем не только воровство и мошенничество, не только ложь государственного служащего, но вдобавок заговор и преступление — он схватился за голову — и еще скандал, общественный скандал! Кто знает, может, это и есть самое страшное. Решительно слишком много в последнее время на меня свалилось… В любом случае, я должен написать мировому судье, что, хотя суд и обязан выплатить мне компенсацию, добиваться ее я не намерен и причины своего решения открыть не могу. Потому что не смогу — добавил он — за все золото мира не смогу.

* * *

Он точно исповедоваться пришел. Шептал ей что-то горячо на ухо, легонько гладил по волосам, обнимал. Они сидели в потемках, она в его спальне, испуганная и в то же время горячо надеясь, что наконец-то в ее жизни произойдет что-то важное. Он завел граммофон и поставил венский вальс. Это черное чудо издавало мелодичные звуки, заглушая напряженную тишину. Он велел ей сесть на кровать и начал целовать ее стопы, она машинально погрузила руку в его волосы и стала безотчетно их ерошить, словно боясь собственного бездействия и беспомощности.

— Может, вы проверите, Смолибоцкая уже ушла? — шепнула она стоящему перед ней на коленях мужчине, окончательно соглашаясь, таким образом, на участие в неком безмолвном заговоре.

Он прикоснулся к ее колену. Она инстинктивно сжала бедра, а ее рука замерла на его голове.

— Спокойно, милая моя Кася, я только посмотрю и поглажу, мне так нравится смотреть на твои аппетитные округлости, — шепнул он. — Впрочем, — добавил, — плохо тебе со мной не будет, увидишь.

Его руки деликатно развели ее колени — только слегка, на ширину шершавой ладони, которая затем проскользнула между ними и начала медленное, но безостановочное путешествие вверх.

На нее нахлынули волны дрожи, одна за другой, в низу живота стало горячо, и она вдруг почувствовала, что как будто обмочилась. Резко вздрогнула от стыда и внезапно поняла: ей откроется прекрасный новый мир, все будет так, как хозяин ей шепчет, а она, глупая, и без того не может сопротивляться, а значит, будь, что будет, а потом…

— Хочешь на меня посмотреть? — хрипло прошептал он. — Хочешь, золотце, посмотреть на моего сладкого толкача?

* * *

— Пан комендант, это какое-то неслыханное недоразумение! — Старший лесничий даже привстал с кресла, чтобы перевести дух. — Этот проклятый Гощинский уже однажды вменял мне какие-то подлости, нарушения и даже кражу, я обвинил его в клевете на государственного служащего — и что? Он с треском проиграл дело! А теперь-то зачем снова лезет?

— Пожалуйста, не волнуйтесь, хорошо? Погиб один гражданин, а другой, ваш работник, лежит в больнице, тяжело раненный… Я только хочу, чтобы вы ответили на несколько вопросов, не более того.