Польские повести - [48]

— Он уже и забыл, что у него есть зубы. Только и умеет, что танцевать. Вот пес, тот у нас злющий был. А теперь нет пса. А ну-ка, поди погладь старого Яноша…

Тем временем Цыганка сварила в котелке над огнем похлебку. Пронзительным голосом стала созывать всех к ужину. На ее зов из повозки вылезли двое детей, мальчик и девочка, одетые, сверх ожидания, очень чисто, но в какие-то странные одежды. Девочка, старшая, была в широкой юбке, сшитой из ярких разноцветных лоскутов, а мальчик — в какой-то накидке из блестящей черной материи и в брюках с напуском.

— Учу их фокусам, — сказал мне Цыган. — Отца-то у них нет, вот наша жизнь…

Цыганенок все время что-то требовал от матери, но чего именно, я не мог понять. Между собой они разговаривали по-своему, гортанно и быстро. В конце концов Цыганка отшлепала капризного мальчишку, и он залился громким плачем. Цыган отвел детей в фургон. Цыганка налила в миску супа и пошла вслед за ними. Обернулась, кивнула, приглашая и меня.

В самом фургоне все было не так, как я ожидал. Там была как бы настоящая комнатка, довольно чистая и уютная. Посредине стояла железная печурка, на ней — лампа. Стены увешаны разноцветными картинками, вырезками из газет. Пустое пространство вдоль одной из стен было предназначено для спанья. Я заметил, что фургон разделен на две половины. Цыганка, раздвинув перегородку из грубого холста, с миской в руках, пошла на вторую половину. Вернувшись оттуда, она затянула края материи веревкой, закрыв вход. Мы легли спать, Цыганка задула лампу. Мне было не по себе в этом цыганском жилище, я никак не мог уснуть. Монотонно шумел дождь, храпел Цыган, во сне вдруг застонала Цыганка, Цыган, проснувшись, прикрикнул на нее своим резким гортанным голосом, и снова наступила тишина. Было душно, кусались блохи. Вдруг я заметил, что кто-то из детей потихоньку крадется к холщовой перегородке. На фоне маленького окошечка мелькнула голова с буйными пушистыми кудрями — я узнал девочку. Она подошла к пологу, развязала шнур и исчезла. Я приподнял край полога, стал прислушиваться. Девочка ласково переговаривалась с кем-то или чем-то, что находилось совсем рядом, на расстоянии моей вытянутой руки. Через минуту она вернулась и снова легла, но шнур полога не затянула. Я терпеливо ждал, прислушиваясь к дыханию спящих, пока наконец не убедился, что все крепко спят. Медленно, осторожно я забрался за занавеску. Отыскал задние дверцы фургона, открыл их.

Угасающий костер еще давал немного света. Я выглянул наружу. Медведь забрался под воз и мирно спал там, похрапывая, как старый усталый человек. Теперь я оглядел клетушку. И вдруг что-то теплое и влажное коснулось моего плеча, щеки.

— Вет…

Я чуть было не вскрикнул, но тут же подавил в себе желание закричать во весь голос: «Ветка! Ветка!»

Серна лизала мне лицо, ласкалась, подставляла голову под руку, чтобы я ее погладил. А я уже не удивлялся ничему, наоборот, мне казалось, что я уже давным-давно знаю о том, что Ветка находится именно здесь. Я невольно вспомнил сцену, которую подглядел в окно Теткиной кухни. Должно быть, тогда Тетка и Хануля отдали или продали Ветку Цыганке! Мысль моя работала быстро. Нужно освободить Ветку и отвести на лесопилку, надо доказать, что Отец невиновен. Но тут же я подумал о том, как, должно быть, успели полюбить Ветку цыганята. Я вспомнил, с каким безразличием говорил о ной Директор: «Серна? Какая серна… Чушь это». Может быть, Ветке лучше остаться у цыган? А если они отдадут ее в цирк? А у Директора живет Сабина и, может быть, там останется. «Ага! Я должен сделать это для Сабины, должен непременно». Пока я размышлял таким образом, руки мои сами собой делали дело. Я нащупал ремень на шее серны и выступ внизу, на стене фургона, к которому этот ремень был привязан. Вынул из кармана мой верный ножик и перерезал ремень. Теперь предстояло самое трудное — вывести Ветку из фургона. А у самых дверей лежал медведь! Я все еще думал над тем, как бы это лучше проделать, когда вдруг за перегородкой послышались какие-то шорохи. Скрипнула боковая дверь, через которую все мы входили в фургон, и через минуту я увидел Цыганенка в одной рубашке на самом краю обрыва; вот он задрал рубашонку…

Цыганенок поскользнулся и кубарем покатился вниз; все это произошло так быстро, что он не успел даже крикнуть. Уже снизу донесся его сдавленный плач. Позабыв о медведе, я выпрыгнул из повозки и одним прыжком соскользнул вниз по обрыву к воде. Малыш отчаянным усилием цеплялся за ветки вербы, вода заливала ему лицо. Я громко и пронзительно закричал. И через мгновенье уже стоял по пояс в воде. Одной рукой я держался за прутья, другой мне удалось схватить Цыганенка за край рубашки. Вода сбивала меня с ног. Чувствуя, что теряю последние силы, я кричал все громче, все отчаяннее.

Эти секунды так и остались в моей памяти, нетронутые годами. Но того, что последовало за ними, будто бы и не было. И потом, словно переступив через темную пустоту во времени, я снова вижу разведенный костер, вижу Цыгана и Цыганку, маленького Цыганенка у них на коленях, вижу Цыганочку — своей пестрой юбкой она вытирает мне озябшие руки и ноги. Потом Цыганка подносит к моим губам кружку с горячим, пахучим питьем, гладит по голове и снова подбегает к своему маленькому сыну, вырывает его из рук Цыгана, прижимает к груди, целует…