Польские повести - [46]

— Твой Отец, наверное, здесь, — сказали они. И долго втолковывали мне еще что-то, но словами, смысла которых я не мог понять. Я кивал головой и чувствовал, что под ложечкой у меня сосет от страха. Мне хотелось, чтобы они поскорее ушли. Мое желание тотчас же исполнилось: где-то поблизости пронзительно засвистел свисток, и рядом по дорожке с визгом, хохотом и громкой бранью промчались какие-то женщины. Моих товарищей словно ветром сдуло. Я все ходил вокруг этого угрюмого здания, задирал голову, заглядывая в окна, но в окнах было темно. Откуда-то сверху донеслась песня и оборвалась на полуслове. Набравшись смелости, я подошел к другому крылу здания и очутился возле ворот. Но когда часовой спросил: «Чего тебе?» — я испугался и быстро отошел. Потом я долго еще стоял на углу, все строения были окружены каменной стеной с колючей проволокой наверху, повсюду тихо, безлюдно, ни одно окно не светилось. Никто не выходил оттуда, никто не входил.

И тогда я подумал, что Город — это не наше Местечко и что я опрометчиво поступил, один, без всякой помощи, взявшись за розыски Отца. Я снова долго бродил по двору, потом вышел на широкую улицу, заполненную людьми, машинами, трамваями. В этой всеобщей сутолоке мой взгляд выискивал кого-нибудь, кто бы не очень спешил, кто поглядел бы на меня с добрым вниманием. Раза два я решился сам подойти к прохожим, но это мне ничего не дало. Седой, прихрамывающий мужчина, приговаривая, что побираться стыдно, хотел было сунуть мне какое-то подаяние, а нарядная полная дама посоветовала пойти в ночлежку. Наступила ночь, на опустевших улицах только кое-где светились одинокие фонари. Усталый и голодный, я брел по Городу, не разбирая дороги. Хотелось пить. Я оглядывался по сторонам, ища, нет ли где колодца, ручейка или пруда, но Город был большой каменной пустыней. Наконец я оказался на широкой улице совсем один. От усталости едва передвигал ноги. Тут по улице проехала красная, похожая на цилиндр машина, по обоим бокам из нее двумя сильными струями лилась вода. Струи эти напоминали крылья или усы странного ночного чудовища. Когда машина проехала, я остановился. Поверхность мостовой светилась черным блеском. Вода, растекаясь, образовывала у тротуара маленькие пенистые, колыхавшиеся заливчики. Я сошел с тротуара, наклонился. Прямо передо мной шипела и пенилась вода. Пахло смолой. Я опустил в лужицу ладони, обмыл лицо, смочил губы. Хотел даже зачерпнуть немного воды, чтобы напиться. Но тут вдруг услышал чей-то стремительный топот, по улице опять пробегали девушки, может быть, те же самые, которых я только что встретил в саду. Одну из них я узнал по красной с белыми крапинками сумочке. Она вдруг нагнулась, взяла меня за руку и сказала:

— Пойдешь со мной, и запомни, ты Михась, мой братишка. А лучше всего молчи.

Ее подружки удирали от кого-то, она вела меня за руку и неестественно громким голосом говорила о каких-то игрушках, о больной бабушке, а тем временем мимо нас прошла группа мужчин, все плыло у меня перед глазами, и я уже ничего не понимал. Потом девушка открыла какую-то дверь, и в лицо мне ударил мучительно яркий свет, а оказавшись в помещении, я совсем растерялся от гула голосов, от табачного дыма, запахов еды и звуков музыки. Громко переговариваясь и пронзительно хохоча, женщина отвела меня куда-то в сторону, вроде бы за какой-то прилавок, где на железных крючках висели летние пальто и шляпы.

— Дай ему поесть, Генек, — сказала она безногому мужчине в жесткой фуражке с блестящим козырьком, — и уложи спать.

Генек пробормотал что-то невнятное, потом снял с вешалки несколько пальто и, положив их на пол, устроил мне в углу постель. Кто-то принес тарелку остывшей тушеной капусты с кусочком мяса. Я попросил пить, мне дали стакан пива. Я выпил его и заснул. Меня разбудил громкий хор голосов, певших под музыку. Я долго не мог понять, где я. Возле раздевалки стояли пьяные, они кричали: «Генек, друг…» — и целовались. Вдруг мне почудилось, что навстречу по красному ковру идет Альберт. Я сорвался с места и бросился в открытую дверь на улицу.

Вскоре я оказался неподалеку от вокзала. Остановился в нерешительности. Прямо на середине улицы стоял грузовик с уходившей высоко вверх лестницей. Двое мужчин, стоя на ее ступеньках, чинили протянутые над улицей провода. Другие рабочие чинили рельсы. Гремел металл, ударяясь о камни и железо. Какой-то загадочный ящик с громким шипением выбрасывал струю голубого огня. С проводов сыпались искры. Эти синие и белые ослепительно яркие молнии, вспыхивая и угасая, проносились над крышами домов, словно стая голубей-великанов. Я не мог отвести от них глаз. И случилось так, что один из рабочих заговорил со мной, и вскоре меня уже окружили со всех сторон, а я показывал обрывок бумаги с адресом. Прочитав фамилию, рабочие удивились:

— Ого! — протянул один из них. — Не иначе сам начальник.

Посоветовавшись, они отвели меня на станцию и велели ждать. Прошло какое-то время, и они проводили меня в другую комнату, чуть поодаль, где старый седой мужчина с бородкой клинышком велел рассказать все по порядку. Я рассказывал, а в это время передо мной поставили тарелку с пирожными и бутербродами. Седой мужчина с бородкой, выслушав мой рассказ, велел мне возвращаться домой и обещал разыскать Отца.