Польские повести - [41]

— Я его ни разу в глаза не видел, — говорил Цыган, — и невестку мою, — он кивнул на Цыганку, — он тоже отказался принять. Из своей конторы прислал ко мне человека, продай, мол, лошадь, а я выпущу твоего брата. Ваши люди говорят, что Цыган за коня мать родную продаст. Врут люди. Я лошадь ему достал, вон ту, что у вас сейчас пасется, он ни гроша не заплатил, а брата моего убил. И тогда я поклялся огнем, водою, душою отца моего и отца моего отца, кровью брата моего убитого и здоровьем его осиротевших детей и своим собственным спасением, что буду искать до тех пор, пока не найду. По лошади этой я и вас-то нашел.

— Это наша лошадь, — сказал я тихо с порога.

Цыган глянул на меня и хмуро улыбнулся:

— Не с тобой у меня разговор. Не за лошадью я пришел, не бойся.

Тетка как будто и не слышала его слов. Она кивала головой с удивлением, исполненным негодования, и говорила, словно бы обращаясь к самой себе, а не к цыганам.

— Дочку он мою загубил, обездолил, дитятко мое единственное, сиротинушку мою, — причитала она. — Это из-за него Хануля скитается по горам, по лесам, будто бездомная. Я вам его, цыгане, покажу, я его разыщу, из-под земли достану.

— В землю я его сам отправлю, — буркнул Цыган.

Наступила тишина. Они, громко сербая, ели из глиняных мисок картофельную похлебку, а Тетка чуть ли не после каждой ложки вытирала кончиком фартука глаза.

— Оставайтесь с богом, Тетка, а Райку я у вас заберу, — устав от долгого ожидания и обиженный тем, что меня не позвали к столу, громко заявил я.

— И думать не смей! — вдруг очнулась Тетка. — Сдохнет кобыла у тебя, и все тут. Отец вернется, с ним поговорим.

Так я лишился Райки, о которой Отец велел мне заботиться.

Перебирая в уме возможности, которые помогли бы мне найти Отца, я, собравшись с духом, пошел на лесопилку, надеялся поговорить с Профессором наедине, попросить о помощи. Даже самому себе я не хотел признаться, что в равной мере тянет меня туда еще и потому, что там Сабина. Я не прочь был бы захватить с собой Эмильку, но как раз в эти дни мы с ней повздорили. Я чувствовал себя страшно одиноким. С тех пор как Сабина перебралась в директорский дом, мне и в голову не приходило пойти в Село, навестить Ксендза. Всеми покинутый и неприкаянный, я решил отправиться к Профессору.

Но вылазка моя оказалась неудачной. Уже на майдане, как только я увидел Богуся, решимость оставила меня. Богусь стоял возле лавки и, забавляясь, втыкал в дверной косяк свой ножичек с цветным черенком. Я хотел было прошмыгнуть мимо него. Но тут вдруг откуда-то из глубины лавки донесся голос Директора:

— Богусь, перестань, ради бога!

Богусь крутанулся на пятке и, увидев меня, закричал:

— Смотрите! Смотрите! Браконьерово отродье! — Он скорчил страшную рожу и, размахивая ножом, завопил: — А Отец твой — вор!

— Богусь! — услышал я вдруг чей-то окрик.

Это кричал Профессор.

Богусь юркнул в дверь лавочки и исчез. Но тут же на пороге появились Директор и Профессор. Они несли корзину с бутылками, и у каждого в свободной руке было еще и по нескольку кругов колбасы, едва прикрытых бумагой. Это им не мешало ожесточенно ссориться, и, лишь увидев меня, они на мгновенье затихли.

— Пойди сюда, мальчик, — кивнул мне Профессор, но тотчас же повернулся к Директору и, приходя в еще большую ярость оттого, что ноша мешает ему жестикулировать, прошипел: — Комиссия! Гости! Твоя высокая должность! Тебе премия! Тебе — орден! А плачу за все я, и какой ценой.

— Дядюшка, вы должны же понять…

— Ничего я не должен. Это были мои участки. Моя нефть. Были и будут. Вам не удастся меня обокрасть. Не выйдет!

— Ради бога, тише! Люди слышат.

— Вот, вот, пусть слышат. Ты лакей, выскочка. Тьфу!

— Что вас так возмущает? Премия?

— Будь она проклята! Все равно вы бы меня обокрали, обвели вокруг пальца. И так во всем.

Больше он не в силах был сдержаться, выпустил корзину и принялся размахивать кулаком перед носом Директора.

— А мой сгоревший дом? Ты и словечком не обмолвился, что ты его оттяпал для себя. Несчастье! Пожар! Да, да! И, разумеется, возмещение убытков. Ты за одно с Альбертом. Сколько ему заплатил? Сколько заплатил этому Иуде? — Голос у старика задрожал. — А я, я его как сына…

Напрасно Директор бросал свирепые взгляды, пытаясь как-то унять негодующего дядюшку. Профессор повернулся в мою сторону. Казалось, он вот-вот расплачется. Теперь он и мне грозил своим маленьким кулачком.

— Расскажи обо всем своему дурню Отцу. Вот как его отблагодарили. А ведь что я ему велел? Скрыть, утаить!! Видишь? Видишь? Все понял?

Но я ничего не видел и ничего не понял. Я теперь вспоминаю эту ссору с ее непонятными тогда для меня словами и упреками по более поздним рассказам обо всей этой истории. Мне запомнилась только интонация, звучание тех или иных слов, а пожалуй, больше всего — мое тогда еще не совсем осознанное предчувствие, что отсюда тянется нить угрожавшей Отцу несправедливости и опасности.

— Я ничего не скажу Отцу, — ответил я Профессору. — Отца нет.

— Знаю! — махнул рукой Профессор. — Но он вернется.

— Когда?

— Об этом ты у них спроси. — Профессор поморщился и кивнул на Директора.

— Чего ты от меня хочешь, мальчик? — холодно спросил Директор.