Польские повести - [16]

— Стефек, Эмилька! — позвал Отец. — Садитесь скорей, поедем на лесопилку.

Когда мы все расселись, Отец показал мне красиво надписанный конверт и объяснил:

— Это отец Циприан пишет директору Пшеницу, чтобы мне дали работу.

Я обрадовался, а Отец почему-то всю дорогу был угрюм и неразговорчив.

У лесопилки, как всегда, царило оживление. Одни подводы подъезжали с бревнами, на других вывозили готовые доски. Неподалеку от майдана была лавка, возле которой Ярек остановил коней. Мы все слезли, Ярек и Эмилька пошли в лавку за покупками, а мы с Отцом, миновав шумный майдан, а потом и лесопилку, направились к дому, где жил и директорствовал пан Пшениц.

У него был каменный, новый, еще неоштукатуренный дом с большим огороженным металлической сеткой участком. За изгородью перед домом росли молодые яблоньки и несколько рядов смородины с мелкой, еще зеленой ягодой, которую клевали индейки. Молодой, недавно посаженный сад полого спускался к плотине, в конце сада среди густой, дикой зелени стояла беседка, похожая на сплетенную из прутьев корзину. В глубине двора за домом виднелись хозяйственные постройки.

Мы уже подходили к воротам, когда на краю обрыва, возле самой беседки, появилась серна. Мы изумленно глядели на нее, не понимая, как она сюда попала и почему не убегает, а она подошла к нам, склонила в легком поклоне изящную головку и повела нас к дому, все время оглядываясь, идем ли мы за нею. Она легко взошла по ступенькам на крыльцо, толкнула лбом деревянную ручку и впустила нас в дом. В ту же минуту открылась одна из дверей, и директор Пшениц, выглянув в коридор, крикнул:

— Дядя, ну что это такое, индюшки опять в саду!

В ответ на этот возглас открылось не меньше четырех дверей, да еще вверху заскрипели, захлопали двери, и мимо нас пробежали старушка в длинном черном платье с оборками, какая-то женщина в фартуке и с полотенцем в руках, наверное, кухарка, какой-то почтенного вида прихрамывающий господин в рубашке со стоячим воротничком и галстуке бабочкой и мальчик, чуть постарше меня, нарядный, чистенький, с большим разноцветным мячом в руках. Пробегая мимо нас, мальчик окинул меня надменным и презрительным взглядом, а на ступеньках крыльца запустил своим разноцветным мячом в голову серны. Я возненавидел его с первой же минуты.

Директор Пшениц, захлопнув дверь, исчез так же внезапно, как и появился. А мы в растерянности остались стоять на месте, не зная, что делать дальше, и вдруг услыхали, как кто-то у нас за спиной тихонько и протяжно захихикал. Мы обернулись — перед нами стоял дядюшка Директора; глядя на директорскую дверь, он злорадно смеялся, с угрозой размахивая маленьким кулачком. Он был сегодня без очков и то и дело смешно моргал, щуря свои близорукие, ничего не видящие глаза.

— Все они, дармоеды, его боятся, а я не боюсь. Буду я его индюшек пасти!

Но тут дверь снова приотворилась.

— Дядя, пожалуйте сюда со своей хлопушкой! — позвал Директор. — Мухи совсем заели.

Увидев, что Профессор разговаривает с нами, он открыл дверь пошире и скупым жестом пригласил нас зайти.

— Ну, раз уж мухи… — вздохнул старик, сдавая позиции.

В кабинете директора Пшеница я освоился очень быстро. Он чем-то напоминал наш класс. На стенах висели картины и таблицы с воткнутыми чьей-то рукой пучками разных сухих трав, высохшими колосьями и крестиками из еловых веток. На столе лежали деревянные чурочки — должно быть, образцы разных сортов древесины, и разноцветные, поблескивающие слюдой камни. Кресло у Директора было огромное, с резными поручнями, а стояло оно на большой кабаньей шкуре. В распахнутое настежь окно вливался яркий солнечный свет.

Отец протянул Директору письмо. Директор прочитал его с крайне недовольным видом.

— Вы давно знакомы с Ксендзом? — спросил он.

— С детства.

— Гм…

Он вынул блестящий металлический портсигар и раскрыл, солнечный зайчик скользнул по его багрово-красному лицу, от яркого света один глаз совсем побелел.

— Вы хотели бы работать на нефтепромысле?

— Нет!

— Нет? А почему?

— Эта работа мне не по душе!

— Вот как? Бедняжка! А что же вам по душе?

— Лес! — коротко ответил Отец.

— Об этом я тоже наслышан, бедняжка…

— У меня и лошадь есть, — поспешно и как-то робко добавил Отец.

— Гм… — затянувшись сигаретой, сказал Директор.

Очень мне не понравилось, что он называл Отца «бедняжкой». От обиды я в сердцах наступил на торчащую из-под стола расплющенную кабанью морду.

— Это ваш мальчик? — спросил Директор.

— Мой. Стефаном звать.

— Стефек, Стефанек, — замурлыкал басом Профессор, размахивая хлопушкой.

— Стефек, — повернулся ко мне Директор, — вот тебе письмо, отнесешь панне Сабине, да смотри не попади под колеса. Ладно?

Стало быть, он меня узнал. Это еще усилило мою неприязнь к Директору.

— Сюда ихний работник приехал и Эмилька, они могут отвезти, — подсказал Отец.

— Дядюшка, сбегай, позови сюда работника.

Дядюшка, что-то недовольно бормоча себе под нос, вышел из комнаты. Директор достал из ящика лист бумаги и принялся писать, то и дело облизывая мясистые губы. Он не предложил Отцу сесть, хотя стул стоял тут же рядом. Обида, разжигаемая унижением, становилась невыносимой. Со щемящим чувством тоски я подошел к окну, посмотрел на наш домик возле леса, и на сердце стало спокойнее. Под окном пробежал мальчишка с мячом в руках и показал мне язык. Я не мог остаться перед ним в долгу и так старался, что рот свело от боли, а под конец, для большего эффекта, дотронулся языком до кончика носа и этим добил противника окончательно. Скорчив гримасу, он побежал дальше.