Польские повести - [143]

Михал старается увидеть Эльжбету в разные годы одновременно, и эти образы как бы накладываются один на другой. Вот она с заплаканным лицом провожает его на вокзале, среди шумной толпы подвыпивших новобранцев, — этот образ повторяется неоднократно, — сколько раз она встречала и провожала его, когда он приезжал, а он приезжал часто, несмотря на то что Варшава, где он служил после трудного года в школе младших офицеров штабным писарем, лежала в трехстах километрах. Он уже тогда тяготился своей службой и рвался к более живому делу. Его возвращение в гражданском, сильно поношенном костюмчике, тесном и коротковатом ему, раздавшемуся за этот год и уже действительно ставшему мужчиной, завершило холостой этап его жизни.

Спустя полгода они свернули свое хозяйство, которое еще не успело обрасти ненужным хламом, и переехали в Н. Михал начал работать здесь в сельском отделе воеводского правления Союза польской молодежи, сначала в качестве инструктора, а потом — заведующего отделом. Однако он недолго просидел на этом месте, считая такую работу ниже своих возможностей, и начал хлопотать о поступлении в центральную партийную школу. Это означало новый выезд на два года с прощаниями и краткими побывками дома. На этот раз прощания были без слез, потому что Эльжбета понимала необходимость такой разлуки: открывались новые возможности для осуществления планов ее мужа. Всякий раз после очередного переезда Эльжбета как бы сбрасывала с себя часть кожи, из которой уже выросла, а планы мужа уже давно совпадали с ее собственными жизненными планами.

Когда они поселились в Н. и Михал перешел на работу в партийный аппарат, закончились наконец-то и вечные их разлуки, и переезды. Эльжбета вовремя подумала об учебе, закончила заочно лицей и позднее, воспитывая ребенка, начала работать. Все в их жизни пошло более или менее установленным путем. И тут Михал вдруг понял: прожитые совместно годы, вместо того чтобы объединить, обратили их друг против друга. Они стали почти чужими, каждый был занят своим делом, и лишь изредка к ним возвращалась их прежняя, юношеская любовь — точно эхо, которое мечется по пустым комнатам и к которому здесь никто не прислушивается. Их давно перегоревшая страсть стала обычной привычкой, не лишенной сердечного тепла и взаимного доверия, но превращающей их совместную жизнь в серое и однообразное существование.

У Михала все чаще появлялось раздражение, заглушить которое уже не могли воспоминания о Грушевне. Там он смотрел на нее совсем другими глазами: все завидовали ему — у него была самая красивая девушка в деревне! А переехав в «воеводство», как говорили ее родители, она как-то потускнела, увяла, растворилась в толпе других женщин, как и она, всегда занятых работой и домашними хлопотами. Неизвестно, когда и как она оказалась поглощена делами, на которые Михал не обращал ни малейшего внимания, считая, что ее второстепенная роль в семье — разделение, навязанное самой жизнью.

Наблюдая эту маленькую семью со стороны, можно было бы предположить, что все в ней складывается хорошо: у них была удобная квартира в новом доме, красивая мебель, они уже расплатились за купленные в рассрочку холодильник и стиральную машину и теперь откладывали деньги на телевизор. Михал как отец и муж вел себя безукоризненно — возвращался всегда в то время, когда обещал, никогда не пил, был спокойным и уравновешенным. Он всегда терпеливо выслушивал рассказы Эльжбеты о том, как она провела день, даже расспрашивал о совершенно неинтересных ему подробностях, предпочитая не морочить ей голову своими заботами.

— В газете опять напечатали твою речь на конференции в П., — говорила она с легкой ноткой гордости и добавляла с укором: — Если бы сотрудницы мне не показали, я бы даже не знала об этом.

— Да ну, пустяки. Должны же журналисты о чем-то писать, я их не приглашал, они сами налетели и вертелись там вокруг всей этой конференции.

— Ты становишься все более замкнутым, Михал.

— Брось, Эля. Ты же знаешь, что это неправда. Если я не люблю говорить о своей работе, так только потому, что у тебя хватает собственных забот.

«К чему все это приведет», — думал он в такие минуты, но ясно понимал, что здесь не поможет даже самый искренний разговор, разве что он обидит ее и заставит острее чувствовать недостаток настоящего внимания. И он принимался за свою работу, оставляя ее одну со всеми ее думами.

Достигнутая с таким трудом стабилизация расшаталась, когда они переехали в Злочев. Михал был здесь еще более занят и к дому относился почти как к гостинице. Он стал раздражительным, все чаще терял самообладание, все больше замыкался в себе. Причину такого состояния Эльжбета усматривала прежде всего в его работе, в его постоянной, ни с чем не сравнимой, изнурительнейшей нервотрепке, однако она рассчитывала, что со временем все уляжется. И вдруг, как гром среди ясного неба, на нее обрушилось известие о той женщине. Письмо было с типичной для анонимок подписью: «Доброжелатель». Потрясенная, она не могла и не хотела поверить. Ей помогло не только ее сильное, прочное чувство к единственному в ее жизни мужчине, но и то обстоятельство, что в самом же начале их жизни в Злочеве Михала засыпали многочисленные, полные ненависти и угроз анонимки. Таким образом, последнее письмо могло быть продолжением серии анонимок. То, что Михал, когда она показала ему письмо, лишь пожал плечами, утвердило ее в этом убеждении.