Польская Сибириада - [36]

— Поляк, твоя харашо, бурят, моя харашо. — и залпом проглотил свою порцию. Бабушка глотнула из бутылки и передала ее другим женщинам.

Удался им этот поход в Усолье. Мало того, что они успешно выменяли принесенные с собой вещи на круги замороженного молока и вяленое мясо, так еще и бурят удалось расположить к полякам. Милиции в деревне не было. И именно Оной Егоров был тут председателем «сельсовета».

Усолье было типичным бурятским селом, немногочисленные жители которого занимались охотой; жили тем, что тайга подарит. Некоторые варили деготь из березовой коры. Извне редко кто-нибудь сюда заглядывал. А поляков в Усолье видели впервые в жизни, хоть буряты и знали, что этой зимой в тайге появились польские ссыльные. Власти объясняли им, что это «враги народа», «кулаки», надо держать ухо востро, избегать контактов, они, дескать, могут попытаться бежать, ограбить, убить. От Егорова они узнали, что за Усольем, в низовьях Поймы, тоже есть поляки. Буряты назвали и другие места польской ссылки: на реке Бирюсе, поселки Каен, Бурундук и Шиткино.

Хозяин проводил их далеко за околицу деревни.

— Приходи, поляк, у Егорова гость будешь.

На обратном пути им повезло меньше. Под вечер мороз ослабел, но запорошил снег, который вскоре превратился в густую метелицу. Потемнело. По свежему снегу шлось трудно, ноги глубоко проваливались и вязли. Они не боялись заблудиться, знали, что к Калючему их выведет русло реки. Только бы успеть к началу работы. Навьюченные тяжелыми неудобными мешками, они продвигались почти на ощупь, зигзагами, проваливаясь в прибрежные сугробы. Объевшись с непривычки, теперь маялись животами. Как будто этого было мало, на Долину напала вдруг вечерняя слепота, с которой они уже столкнулись в Калючем. Больной куриной слепотой от сумерек до рассвета ничего не видел и становился беспомощным, как настоящий слепец. Когда наступали сумерки, такой «куриный слепец» прекращал работу и возвращался, держась за руку кого-нибудь из товарищей. В бараке до самого рассвета ему оставалось рассчитывать только на милость соседей. Случалось уже, что, оставшись один, больной блуждал, терялся, замерзал насмерть в тайге. У фельдшера Тартаковского лекарства против куриной слепоты не было.

— Куриная слепота пройдет, от этого не умирают.

— Но я ничего не вижу, доктор!

— А разве я говорю, что видишь? Сова вон днем не видит, а живет, а ты не видишь только ночью. Ночью можешь спать.

— А есть какое-нибудь лекарство от этого?

— Конечно, есть лекарство! От всего, кроме смерти, есть лекарство. И на куриную слепоту есть.

— Так может…

— Что может, что может! — Нервный от собственной беспомощности фельдшер двигал туда-сюда свои очки. — Ты что думаешь, я тебе дам витамин А? Не думаешь ли ты, что я тебе дам рыбий жир? А может, ты думаешь, что я тебе дам гематоген, а еще лучше, печеночки с луком тебе поджарю вместо лекарства? Ну, так ты можешь себе думать, а я тебе ничего такого не дам! Не дам, потому что нет у меня. От куриной слепоты не умирают.

Намучились, надрожались от страха, но, к счастью, успели в барак до утреннего гонга. Густая метель не только скрыла их во мраке, но и замела на Пойме все следы…

Днем в бараке оставались тяжелобольные, старики и малые дети. Грудные и малыши под опекой кого-нибудь из взрослых, старшим приходилось управляться самим. Похожие друг на друга дни проходили в играх, беготне, шалостях, драках и криках. Дети помогали убирать барак, топить печи, приносить дрова, набирать чистого снега в ведра. Во двор бегали редко — ни одежды, ни подходящей для здешней суровой зимы обуви у них не было. Не учились, в Калючем об этом и разговоров не было. Единственным доступным им местом был битком набитый людьми, заполоненный вшами и клопами барак. Приспосабливались ребятишки к таким условиям, как могли. С одним не могли они справиться — с постоянным голодом. Как ненасытные птенцы аистов, они всегда хотели есть.

Корчинский, учитель по профессии, к тому же староста барака, накормить детей не мог, но решил, что в его бараке дети будут учиться.

— Представьте, как это будет выглядеть, — убеждал он родителей, — вернутся ваши дети в Польшу и «не читаны, не писаны»?

— Ну, хорошо, пан Корчинский, а кто их учить будет?

— Не забывайте, что я учитель. Думаю, помощников тоже найду.

И нашел. Целина Бялер согласилась обучать их польскому языку. «Студент», Владек Лютковский — географии, а сам Корчинский взялся за счет и историю. Занимались с детьми в воскресенье, а на всю следующую неделю задавали уроки. Не было чем и на чем писать. Хорошо, что в лавке еще осталось несколько цветных карандашей. Дети писали на обрывках газет, остатках тетрадок, бумажных кульках. Учебников не было. К счастью, Генек Бялер, гордившийся своим новым ранцем, забрал его с собой из Червонного Яра и привез со всем содержимым в Калючее. Поискали польские книги в других бараках. Но кому тогда пришло в голову думать о книжках во время нежданного выселения? Однако, пара штук нашлась: Ванда Малиновская дала им «В пустыне и пуще», Олек Балик — «Про гномиков и сиротку Марысю», а Сташек Долина выпросил у мамы «Новейшую кухню варшавскую», содержащую более 1200 рецептов разных блюд, от самых скромных до роскошных яств, составленную Анелей Овочинской.