Польская Сибириада - [35]

Из Калючего в Усолье наезженной дороги не было. Решили держаться Поймы. Шли гуськом, серединой замерзшей реки. Было полнолуние, видимость хорошая, ночь морозная, безветренная и тихая. Далеко вокруг разносился звук шагов, хруст снега, покашливания идущих. По обоим берегам реки темнела плотная стена тайги. Шли молча, быстро, настороженно всматриваясь и вслушиваясь в ночную тишину. Похоже, они правильно прикинули расстояние до Усолья и свои возможности, потому что когда вместе с восходящим солнцем, замерзшие и уставшие, они вышли из-за крутого поворота реки, на правом берегу увидели лесную деревушку. Остановились, чтоб немного отдышаться и подумать, что делать дальше. Больше всего пугала встреча с военными властями, не говоря уже о милиции. Деревня не спала, из некоторых труб высоко в небо поднимался дым. Решили рискнуть и постучать в первую попавшуюся хату. А если что-то пойдет не так? Не успели они договориться, что делать дальше, как их насторожил характерный посвист скользящих по снегу лыж. Оглянулись. По их следу шел к ним вооруженный мужчина! Шел не торопясь, на широких коротких лыжах. Крепкий, среднего роста, в куртке из оленей шкуры и большой собачьей шапке. Остановился в нескольких шагах. Поправил болтающиеся на левом плече тушки зайцев-беляков, двустволку перебросил на предплечье, удобнее для выстрела. Мужчина был смуглый, с худощавым лицом, с раскосыми глазами. Похоже, человек возвращался с охоты, но был ли он охотником? Пришелец первым нарушил затянувшееся молчание. Приветливо улыбнулся и спросил:

— Поляки?

— Поляки, — признались они хором, удивляясь, как он это узнал.

— Калючее? — охотник махнул рукой за спину.

— Да-да, Калючее.

Мужчина перестал улыбаться, на секунду как бы задумался.

— Сбежали?

— Нет, нет! — бурно возразили они. — Мы в деревню, хотим купить молока для детей, продуктов…

— Ааа… Продукты. — Мужчина с пониманием кивнул головой и снова улыбнулся.

Встреченный поляками человек был бурятом, звали его Оной Егоров. Практически всем колонизованным сибирским народам россияне давали фамилии на свой манер, причем в основе почти всегда было русское имя. Отсюда в сибирских кочевьях оленеводов, в лесных селениях и деревнях по берегам рек, среди бурят, эвенков и чукчей каждый второй носил русскую фамилию Иванов, Петров, Егоров, Васильев или Степанов.

— Усоль! — Оной показал в сторону деревни. По-русски говорил плохо, короткими, прерывистыми фразами.

— Продашь продукты?

— Мало, мало есть… — и все время улыбался.

— Молоко надо… Детско, ребьонок, — объяснял ему Данилович.

— Ребенок, молоко… понимаю, понимаю. Пошли, — решил Егоров, и они двинулись в сторону деревни. Шли за ним, хоть и не были уверены, кто он такой и что их там ждет.

— Была-не была, в крайнем случае милиция нас обратно в Калючее отошлет.

— Или еще дальше на каторгу загонит.

— А не все ли равно?

— Мой дом! — Бурят показал на засыпанную снегом по самую крышу избу.

Подворье Егорова состояло из довольно большого деревянного дома и низкой хозяйственной пристройки. Комната, в которую он привел гостей, была просторной, с большой русской печью, в которой весело горел огонь. Освоившись с полумраком, гости с любопытством озирались вокруг. В комнате находились двое стариков, вероятно, родители Егорова, три молодые женщины и несколько маленьких детей. Все молча разглядывали пришельцев. Одна из женщин помогла охотнику, повесила ружье и вынесла в сени зайцев. Вторая раздувала огромный закопченный самовар. Третья, самая младшая, унизанная бусами, с узорчатой повязкой на лбу, пряталась в темном углу в окружении ребятни. Дед сидел на покрытой шкурами лежанке и курил трубку. Бабка тоже с трубкой в зубах возилась с горшками у печи. Егоров разговаривал с семьей по-бурятски, временами показывая в сторону гостей. Они поняли только одно повторяющееся слово «поляк». Семья молча слушала, старик понимающе кивал головой. В избе было жарко, душно, воняло шкурами, старым жиром, людским потом. Но чисто. На деревянном полу лежали волчьи и медвежьи шкуры. В углу на полочке стояла небольшая фигурка Будды. На стене висел бумажный портрет улыбающегося Сталина. Охотник, проследив за их взглядами и догадавшись, что их интересует, показал на портрет.

— Сталин! Самый большой начальник! Харашо! — улыбнулся и добавил: — Будда, — тут он показал на деда, — тоже харашо. Садись, поляки, чай пить будем.

За длинный низкий стол с лавками по бокам уселись только мужчины. Женщины подавали к столу. Чугунный котелок с тушеной олениной, кипящий самовар, чайник с заваркой и красная мороженая брусника в посудине из березовой коры, называемой здесь «туеском». Хлеба не было. Хозяин насаживал на нож огромные куски мяса и клал перед каждым на удобных дощечках, заменяющих, вероятно, тарелки. Чай пили из старых закопченных жестяных мисок. Чай соленый. Данилович, желая завоевать расположение и отблагодарить за гостеприимство, достал из рюкзака бутылку водки и вручил Оною.

— О! Харашо, поляк, водка пить будем! — обрадовался охотник. Впрочем, не только он. Бабка что-то забормотала, не выдержала и подошла поближе к столу. За печкой перестала хихикать разодетая молодуха, достала откуда-то и поставила на стол несколько кружек. Оной налил мужчинам, остаток водки в бутылке отдал бабке.