Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века - [98]
Возможно, что положения статьи Булевского нашли отражение в повстанческом аграрном декрете 22 января 1863 г. В виде мемориала статья еще 5 января 1863 г. была направлена Центральному Национальному комитету, чтобы «предостеречь его от указанных несчастий». Такие предостережения лондонские демократы, стоявшие на старых «прокрестьянских» позициях Польского демократического общества и обвинявшие его «правое» крыло в отступлении с этих позиций, в «запродании себя шляхте», делали и раньше. Так, А. Жабицкий летом 1862 г., настаивая на необходимости добиться доверия и поддержки крестьянства, предлагал использовать и те возможности, которые открывались в связи с частичными уступками российского правительства, чтобы «мало помалу завоевать крестьян для польского дела»; «пока эта цель не будет достигнута, – подчеркивал он, – освобождение не будет успешным». Обращаясь к повстанческому руководству, признавая его авторитет, демократическая «левица» сама вставала на службу готовящемуся восстанию, стремилась помочь ему практической работой. Одним из направлений их усилий были попытки обеспечить поддержку революционеров Запада, так как мечтой польских радикалов являлся всеобщий и одновременный взрыв революции в Европе. В адресе демократической эмиграции к английскому народу, принятому на собрании 29 ноября 1862 г. под председательством А. Жабицкого, говорилось о готовности Польши к борьбе собственными силами и необходимости, прежде всего, моральной поддержки народов Европы, но подчеркивалось также, что «польское дело тесно связано с делом Италии, Венгрии и немецкого единства». Согласно агентурному донесению из Парижа 22 декабря 1862 г., Булевский в одном из писем настаивал на необходимости «войти в сношения с недовольными французских партий и работать над достижением общего восстания». Работая в этом направлении, он поддерживал тесные связи с Ледрю-Ролленом и Мадзини и сыграл важную роль в установлении контакта между ними и Центральным Национальным комитетом, став посредником в переговорах в январе 1862 г. Еще раньше, летом 1861 г. он помог эмиссарам ЦНК Олендзкому и Домбровскому связаться с Мадзини. Впоследствии эту связь поддерживали Цверцякевич и Годлевский, о чем сам Мадзини писал 27 ноября 1862 г. из Лондона в Турин Пульскому: «Я нахожусь в контакте с людьми, которые руководят движением». Но основные усилия «левицы» были направлены на то, чтобы объединить вокруг ЦНК силы всей демократической эмиграции. В этом ее поддерживали русские революционные демократы. 18 октября 1862 г. М. А. Бакунин убеждал Ю. Цверцякевича в «необходимости для Центрального комитета обратиться с манифестом к эмиграции с требованием, чтобы она подчинилась национальному правительству». Это, считал он, «более, чем когда-либо, необходимо», так как «соберет в одно сильное тело самую лучшую часть эмиграции польской, которая возвысит и усилит действия Центрального комитета». Позже в письме М. Соколовскому Бакунин писал: «Ввиду подготавливающихся событий, которые должны решить судьбу Вашего отечества, все ваши внутренние разногласия должны прекратиться и […] все, что только есть благородного, преданного и истинно патриотического, должно сплотиться вокруг знамени Польского Центрального Комитета, единственно способного спасти Польшу»>238.
Русские революционные демократы готовы были встать под это знамя вместе с польскими союзниками. В конце ноября 1862 г. в Лондоне было создано Революционное общество. Его секретарем стал Бакунин, а редактором бюллетеня Общества – Булевский. Под председательством Бакунина с 20 по 23 ноября на лондонской квартире Зенковича проходили заседания Революционного общества, была утверждена программа его действий. Общество обратилось к «братьям по эмиграции» с воззванием, в котором говорилось: «Усмотрев, что во Франции развитие революционных идей затруднительно, видя сильный союз Наполеона с царем России на могиле Польши, мы решились образовать в Лондоне чисто революционное общество, которое, будучи независимо от происков французской полиции, могло бы управлять парижской эмиграцией и действовать заодно во время революции. Признавая варшавский Центральный Комитет, возникший 1 сентября, за единую власть в Польше и всякую другую власть за противную нашим уложениям, секретные агенты наши должны войти в сношения с французскими партиями недовольных и подготовлять восстание сообща с итальянскими и другими друзьями […]. Деньги, как для вооружения, так и для развития пропаганды, должны пересылаться в Англию». Поскольку наряду с именами Булевского и Зенковича воззвание упоминало также о «членах варшавского ЦК», есть основания считать, что Центральный Национальный комитет одобрил создание под своим руководством эмигрантской организации, направлявшей усилия на поддержку его планов>239.
Успех этих планов во многом зависел от союзника, каким могло стать русское революционное движение. И как раз в этом Революционное общество, созданное «левыми» демократами вместе с русскими эмигрантами, было способно оказать помощь Центральному Национальному комитету. Именно «левое», радикальное крыло Польского демократического общества неизменно выступало за русско-польский революционный союз, хотя Централизация ПДО и расходилась с «Колоколом» по ряду вопросов. Это обнаружилось уже в период манифестаций, когда более широкие слои польской демократической эмиграции осознали значение русско-польского революционного сотрудничества. В письме группы поляков из Алжира подчеркивалось, что «освобожденная Россия и независимая Польша это не только истинный союз между народами, но также и единственная гарантия свободы в Европе». А на торжественном собрании 29 ноября 1861 г. демократы дали отпор попытке осудить стремление к сотрудничеству с русскими революционерами, предпринятую Г. Невенгловским, который утверждал, что от русских нечего ждать, кроме рабства, так как они иначе понимают свободу, исповедуют «коммунизм, восточные понятия», в отличие от поляков, разделяющих западные идеи, в частности, идею частной собственности как «признак цивилизации и высочайшее уважение свободы человека». Отвечая Невенгловскому и всем противникам русско-польского революционного союза, Я. Чиньский заявил: «В России, которая до сих пор состояла из царя и рабов, в России проявляются благородные чувства, высокие стремления. С берегов Вислы искра свободы перелетела на берега Невы […] Мы считаем величайшей заслугой национальных усилий то чудесное движение, которое московских рабов, наших заклятых врагов, превратит в свободных людей, наших союзников, наших братьев». Чиньский говорил о «надежде будущей России» – молодежи русских университетов, которая «начинает мыслить и чувствовать», о русских революционных эмигрантах – «добровольных изгнанниках», не желавших быть свидетелями жестокостей самодержавия, о «смелых, светлых и благородных» усилиях Герцена, затронувшего «своим сердцем и пером» «множество благородных чувств» в России, и приходил к выводу: «Система русского абсолютизма – это наш враг! Свободные русские – это наши сотрудники, наши братья, наши союзники!». Он призывал к верности традициям революционного сотрудничества и старому девизу «За вашу и нашу свободу!»: «Примем братскую руку, которую подают нам свободные русские! Удержим их симпатии! Научимся отличать свободу от деспотизма! Воздадим ненавистью за ненависть, но любовью за любовь!». Призыв Чиньского был встречен аплодисментами, и эта реакция подтверждала, что такое, с точки зрения царского агента, «вредное явление», как стремление к польско-русскому революционному сотрудничеству, стало «проникать в массы эмигрантов». Демократы же не уставали пропагандировать идею революционного союза. 8 июня 1862 г. в воззвании к шведам они подчеркнули, что в русском народе «любовь к свободе растет с каждым днем, и множится число ее апостолов. Прогрессивные идеи и благородные чувства находят отклик на берегах Невы, и никакая земная сила не сможет помешать их победе». А незадолго перед восстанием, когда переговоры Центрального Национального комитета с русскими революционерами завершились подписанием договора о русско-польском революционном сотрудничестве, А. Жабицкий, говоря о заключении союза, утверждал: «Самого серьезного союзника мы нашли в лагере нашего общего врага. Связанные с русским народом узами общего происхождения и говоря на близком ему языке, мы сумели передать ему наши чувства и убеждения […]. Союз Польши с революционной Россией […] не угрожает никому расовой войной». Он «заключен с единственной целью разбить общие оковы и предусматривает после завоевания независимости полную свободу развития каждого из этих двух народов»
