Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века - [97]
Сосуществование в Главном комитете польской эмиграции «умеренного» и радикального крыла обусловили непоследовательность его программы и политики, внутренняя борьба его ослабляла. Все это сказалось на его отношениях с конспиративным движением в Польше. В августе 1862 г. выехавший в Королевство Польское Стефан Бобровский установил связь с варшавским Центральным Национальным комитетом, но под влиянием «умеренных» Высоцкого и Эльжановского, опасавшихся революционного влияния повстанческого руководства, Главный комитет польской эмиграции не решился признать ЦНК властью будущего восстания и встать к нему на службу, несмотря на стремление к этому ряда членов Комитета. В свою очередь, и ЦНК не признал Главный комитет официальным представительством эмиграции. Несомненно, это лишило Главный комитет возможности активного участия в подготовке восстания и не могло не нанести удар по его авторитету. Тем не менее, он оставался «единственным представительным органом Польши за границей, уполномоченным сноситься с друзьями и союзниками страны для представления вовне польских нужд и стремлений», в конце 1862 г. за ним шли 2000 эмигрантов во Франции, Англии, Италии, Турции. Поэтому группа радикально настроенных эмигрантов, связанных корнями с Польским демократическим обществом и продолжавших придерживаться его «левой» ориентации, 23 ноября приняла решение о признании ЦНК единственной законной властью и постаралась добиться, чтобы Главный комитет признал власть ЦНК и встал к нему на службу. Это требование радикалы предъявили на торжественном собрании 29 ноября 1862 г. в Лондоне, в результате развернулась горячая дискуссия, и страсти разгорелись настолько, что дело дошло до драки. С подачи радикалов были приняты резолюция и адрес к английскому народу, где утверждалось, что «единственной национальной партией Польши может быть партия действия, единственным вождем восстающего народа – такой человек, как Гарибальди, единственной законной властью – комитеты, организующие движение, а единственным представителем Польши вовне – ее эмиграция и избранный ею Комитет польской эмиграции». Заявляя, что часть эмиграции, «следуя примеру родины и признавая необходимость сплочения и объединения своих действий, считает избранный ею Комитет польской эмиграции в Париже своим единственным представительством, уполномоченным для сношений с комитетами в стране и […] с друзьями Польши за границей», собравшиеся постановили «поддерживать его всеми силами» «против всяких претензий, создания партиек, кружков» и сопротивляться «всем разделениям и обособленным действиям, рассматривая их как вредные для национального дела».
Позже в поддержку Главного комитета были созданы Делегация польской эмиграции в Англии и Центральный польский комитет в США, воспринимавшиеся как его филиалы. Но эти внешние успехи не могли компенсировать внутреннюю слабость Главного комитета польской эмиграции, обусловленную его противоречивой позицией. Борьба внутри него продолжалась, и верх одерживали «умеренные». Хотя на новых выборах в январе 1863 г. реакционеры не смогли пробиться в Комитет, но в связи с уменьшением его численности до 7 человек в его состав не вошли активные сторонники восстания и демократии А. Жабицкий и С. Бобровский, что усилило влияние «умеренных» и обострило внутреннюю борьбу. Это определило дальнейшую судьбу Главного комитета польской эмиграции. Уже во время восстания под давлением реакции он, а за ним и Делегация польской эмиграции в Англии, были вынуждены объявить о своем роспуске, и представлять эмиграцию стал «белый» комитет во главе с Браницким. Как писал «Głos wolny», этим шагом Главный комитет дал «новое доказательство слабости паллиативных действий»>236.
Нерешительность и непоследовательность действий Главного комитета в отношении революционной повстанческой организации в Польше вызывали недовольство и возмущение радикального крыла демократов. Это нашло отражение в выступлении Л. Булевского, критиковавшего социальную «умеренность» Комитета, национализм, недоверие к русским революционерам. В январе 1863 г. он вновь призвал к немедленному признанию Центрального Национального комитета и к подчинению ему эмиграции, к активному участию ее в подготовке и проведении восстания, к провозглашению аграрного манифеста и к заключению русско-польского революционного союза – действий, необходимых для успеха борьбы. В знак протеста Булевский отказался признать существующее объединение эмиграции и провозгласил, что Польское демократическое общество и его печатный орган «продолжают жить». 20 января 1863 г. в русской вольной типографии Герцена был напечатан последний номер газеты «Demokrata Polski», где содержалось сообщение о признании ЦНК «левицей» и была сформулирована программа близящегося восстания. В статье «Восстание и наделение землей – вопрос, жизненно важный в настоящее время» Булевский напоминал о необходимости для успеха восстания «всеобщего содействия крестьянского люда»: «Если восстание должно вспыхнуть, то нельзя обойтись без участия крестьянства […]. Если крестьянство двинется, победа будет несомненной. Если оно останется вне движения, гибель неминуема. Элементом, осуществляющим все святые дела, элементом, освобождающим отчизну, является самоотверженность крестьянства». Но, указывал он, «одними обещаниями крестьянства не завоевать», и при «нынешним охлаждении отношений было бы горькой иллюзией рассчитывать на участие крестьянства» в восстании. «Если бы завтра было водружено знамя восстания, – заявлял Булевский, – польский люд не присоединился бы к нему […]. Освобождение какой родины должно завоевывать с оружием в руках польское крестьянство? Оно никакой родины не потеряло, оно никогда не имело родины». Он подчеркивал, что «восстание ударит, как гром», а «наделение крестьян землей в собственность не является делом одной минуты», и если взрыв произойдет раньше этого акта, он вновь «повлечет за собой […] использование щедрой ссуды крестьянской силы и крови взамен за позднейшую выплату тех прав, которые с давних пор ему причитаются. Правда всемерно взывает об обратном порядке […]. Дело наделения землей в собственность должно предшествовать минуте взрыва». «Если сигнал к восстанию прозвучит без предварительного наделения крестьян землей, – предупреждал Булевский, – то крестьянство услышит этот сигнал так, как если бы вообще его не слыхало», тогда наступит «разочарование, поражение и тяжкая ответственность перед родиной»
