Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века - [75]
Одну из главных причин неудачи борьбы за независимость Польши демократы видели в неразрешенности крестьянского вопроса. Об этом писал Гельтман, анализируя опыт восстания 1848 г. в Галиции: он считал, что спасти галицийское восстание могла только «немедленная, добровольная, безусловная ликвидация барщины» – акт, который «нейтрализовал бы враждебность крестьянства», сделал бы его участником борьбы и обеспечил его участие в революционном правительстве. Поэтому именно с разрешением крестьянского вопроса как «одной из наиболее жизненных проблем» Польское демократическое общество связывало «основную надежду на восстановление Польши из упадка», как об этом было заявлено в циркуляре Централизации 29 июня 1858 г. и подчеркнуто на страницах ее печатного органа: «Независимость нации и свобода народа – одно и то же». Провозглашался лозунг: «Через равенство, свободу и братство польского народа – независимость всей отчизны!». Одним из аргументов демократической эмиграции при утверждении принципов «равенства и братства» было обращение к прошлому, но, анализируя польскую историю, она ее идеализировала: Гельтман вслед за Лелевелем доказывал, что феодализм в Польше представлял собой «наносное явление», привнесенное с Запада. «Еще века назад, – говорил он в речи на похоронах Лелевеля в 1861 г., – мнимая христианская цивилизация Западной Европы отравила ядом эгоизма наше общество […], дети одной матери порвали соединявшие их узы гражданского братства, разделились на классы». По его утверждению, «этот несчастный разрыв, вызванный чуждым духом, перенесенный из края, где рабство существовало вечно, в страну, где его никогда не было, явился главным источником слабости» Польского государства и привел его к гибели. Газета «Demokrata Polski» отмечала, что «зависимость крестьян составляет […] основу раздвоения […] польского общества», и требовала ее уничтожения. Как и прежде, Польское демократическое общество выдвигало программу освобождения крестьян и наделения их землей в собственность, однако праволиберальное крыло ПДО намечало осуществить это не революционным путем, в момент национального восстания, а после его победы, в виде акта «благодеяния» со стороны помещиков. Лелевель рассчитывал, что помещики используют те возможности, которые открывали перед ними реформы, проводившиеся в это время царским правительством, и решат крестьянский вопрос, выступив в роли «благодетелей». При этом он предусматривал передачу земли крестьянам не обязательно безвозмездно, а в форме выкупа или очиншевания, сам же процесс регулирования отношений между крестьянской гминой и панами отдавал в руки избираемой на сеймике шляхетской комиссии. Что касается Гельтмана, то он выступал за бесплатную отмену барщины, но также надеялся на «сознательность» шляхты, которая должна «пробудить в себе глубокое убеждение, что […] нет никакого различия между ней и крестьянином […], что всем жителям страны […] принадлежат в равной мере все блага общественной жизни, что угнетение народа представляет собой смертный грех ее предков», повлекший за собой кару – «политическое рабство». Демократы опасались, что царское правительство может провести в Королевстве Польском крестьянскую реформу, опередив шляхту, и это создаст еще более глубокий разрыв между классами польского общества, станет «костью раздора», брошенной для их разъединения. «Если адский замысел разъединения нас на две части будет приведен в исполнение, если наш народ будет видеть в царе своего благодетеля, а в шляхте врага, – писал Гельтман, – то никакое восстание, даже поддержанное иностранной помощью, не вернет нам родины». Обострение отношений могло вызвать революционное выступление крестьян против панов, и это страшило Централизацию. Поэтому она приветствовала шаги помещичьего Земледельческого общества в Королевстве Польском, направленные на сближение с крестьянством. Газета «Demokrata Polski» растроганно описывала сельские праздники, которые проводило Земледельческое общество, организованные помещиками и ксёндзами сцены «братания» с народом. «Это были, действительно, сцены единения шляхты с крестьянством, – писала газета. – Рассматривая согласие деревни с фольварком как якорь спасения родины, помещика и ксёндза как естественных посредников между Польшей и сельским людом, мы могли только утешаться, когда […] видели польскую шляхту проникнутой потребностью привлечь к себе польское крестьянство, признающей за ним право, думающей о наделении его землей в собственность, ставящей целью своих трудов подъем условий его существования, просвещения и обычаев; польских ксёндзов – выступающими с пальмовой ветвью мира между враждующими классами и горячо заклинающими их побрататься, а сельский люд – великодушно прощающим прошлые несправедливости и верящим в искренность нынешних стараний о его будущем благе». В соответствии с этими словами газета одобряла также поведение украинских крестьян, которые во время бунта 1855 г. якобы «протягивали шляхте братскую руку»>180.
На себя Польское демократическое общество возлагало миссию «посредника и арбитра», которому могут поверить и крестьяне, и шляхта; оно объявляло свое знамя «знаком сбора всех отрядов». Централизация увещевала помещиков, убеждая их не медлить с разрешением крестьянского вопроса. Она боялась, что шляхта, «лишенная света свободной политической дискуссии», принизит крестьянский вопрос, который является «великой национальной проблемой», «заключающей в себе возрождение польского общества», до уровня рядового вопроса о фольварке, решаемого в рамках повета или губернии. «Шляхта слепа, недобросовестна, пренебрегает национальным делом и губит себя», – с тревогой писал 30 апреля 1858 г. Лелевель, в конце 1850-х годов сблизившийся с Централизацией и поддерживавший батиньольскую секцию ПДО. «Образумить» шляхту пыталась газета «Demokrata Polski», упрекавшая помещиков за «глупые» и унизительные петиции, направленные царским властям в целях отклонения крестьянской реформы. Предпринимаемые панами полумеры, продиктованные равнодушием, заявляла газета, «могут надолго оставить в царских объятиях народные массы, на многие годы отсрочить решение судьбы родины и отнять у Польши возможность осуществления прекраснейшей миссии человечества». Но особенно сильным аргументом газеты было напоминание об угрозе крестьянской революции: она подчеркивала, что шляхте предоставляется «последняя историческая возможность» спасти родину и себя, отрекшись в повстанческом манифесте от своих привилегий в пользу крестьянства, а если она «останется глухой к настоящему призыву родины», то может «утратить собственную жизнь под ножом гайдамака». Пытаясь завоевать доверие шляхты, руководители Польского демократического общества утверждали, что оно давно отбросило социалистические «доктрины» и такие «социалистические нелепости», как коммунизм. Хотя каждая революция направлена на улучшение жизни народа, то есть преследует социальные цели, заявляла газета «Demokrata Polski», но поляки не должны «поспешно хвататься за чужие социалистические теории», и социализм в Польше «должен быть польским, соответствующим нуждам нации и требованиям духа времени». Иными словами, соотношение социального и национального вопросов в программе партии было таково: первостепенными считались задачи национального освобождения, а демократическое реформирование в политической и социальной сфере признавалось лишь «возможным и необходимым для достижения главной цели», выступало как побочный продукт завоевания независимости
