Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века - [107]
Публицистические выступления польской эмигрантской молодежи свидетельствовали о ее горячем стремлении к действию. Но при этом имело место преклонение перед стихией восстания, противопоставленное «хладнокровнейшему и осторожнейшему расчету»: «[…] бывают в жизни нации минуты, – утверждал «Głos», – когда наивысшая политическая мудрость заключается в фанатичнейшем и бессознательном настроении масс». Путь к созданию такого настроения автор статьи в журнале видел не в продолжении пропагандистских усилий, а в «языке действия, для каждого доступного и искреннего», – в самом свершении акта восстания, тем более, что его «четкую организацию» в существующих условиях считал невозможной. «Głos» не понимал значения серьезной подготовки восстания, утверждая, что в данных обстоятельствах она невозможна. «Четкая организация является мечтой […], единственным организатором, которого признает страна, является штык», – заявлял журнал, уверяя, что народ готов к восстанию, и нужен лишь «сильный толчок». Как и Мерославский, он сожалел, что такой «толчок», данный февральскими манифестациями 1861 г., не был использован, и требовал выступления весной 1862 г.: «Весна должна застать нас повстанцами или же застанет нас еще сильнее […] прикованными к царскому трону […]. Быть весной или не быть вовсе». Такая постановка вопроса, хотя и не была реалистичной, била по противникам восстания, доказывавшим его невозможность. «Głos» разоблачал «реакционные слои», дрожащие «перед мыслью о вооруженном восстании», стремящиеся оттянуть выступление, исходя из личных или партийных интересов. «Они хотят не целой и независимой Польши, добытой оружием, – писал он, – а обрывка конституции для еще меньшего кусочка страны, выклянченного через посредство Венских конгрессов». Требуя использовать внутренние силы революции, журнал называл курс «кунктаторства» и «дипломатизирования» «чистой фикцией», «обманчивым миражом», а его проповедников клеймил как «миллинёров, отступников народного дела, биржевых спекулянтов и космополитических графов», напоминая, что они погубили восстание 1830–1831 гг. Он писал о «враждебных Польше группах или кастах»: «Паны наши, наши дипломаты это какое-то эгоистическое растение, выращенное под стеклом на нашей земле […]. Это нарыв на теле отчизны, богатый лишь ядом и гноем!». «Głos» вскрывал и имевшие место в это время происки реакции: разоблачая стремление консерваторов объединить эмиграцию под своим руководством, он осуждал их попытки удалить молодежь из Польши за границу и завербовать ее в кавказско-хивинскую экспедицию. Журнал указывал, что предстоит борьба как с внешним противником, так и со «страшнейшим внутренним врагом – консерватизмом и коалицией самых противоречивых интересов», для которых «равно страшна народная справедливость» и «одинаково выгодно московское ярмо». Указывая, что «измена таится в собственном стане», он призывал народ к бдительности и борьбе на два фронта, связывая тем самым национальные и социальные цели восстания>268.
Члены Общества польской молодежи представляли новое поколение эмигрантов, недавно покинувших родину. Связи их с Польшей не прекращались до последних месяцев 1862 г.: Общество поддерживало контакт с молодежью в провинциях Королевства Польского, его представители ездили в Краков и Берлин. Хотя накануне Январского восстания 1863 г. численность Общества не превышала 200 человек, фактически оно охватывало своим влиянием более широкие слои молодежи. В результате молодая «левица» лучше знала состояние Польши, более трезво его оценивала, яснее видела направление и цели предстоявшей борьбы. «В Польше, а не за границей находится гордиев узел, от которого зависит наша жизнь или смерть», – писал «Głos» 3 мая 1862 г. Поэтому он выступал за полную самостоятельность страны во внутренней деятельности, против всякого вмешательства, а тем более руководства со стороны эмиграции: «Под страхом преступления против самого дорогого для нас дела эмиграция должна остерегаться всякой политической инициативы, […] всякого вмешательства во внутренние работы, всяких, хотя бы и благороднейших, попыток, предпринятых на свой страх и риск». По мнению журнала, эмигранты могли служить лишь кадрами восстания и готовить эти кадры. В связи с этим организованная Обществом польской молодежи Комиссия помощи опекала и поддерживала материально молодых людей, приехавших из Польши, видя в них будущих борцов за свободу родины. В то же время на страницах своего журнала руководители Общества подчеркивали, что эмиграция является «непоправимым несчастьем для всей страны», истощающим силы народа и лишающим его самых энергичных борцов, а потому «Głos» призывал молодежь покидать родину лишь в крайнем случае. Такой взгляд был новым для эмиграции, всегда претендовавшей на роль духовного руководителя и наставника страны, и особенно чуждым для Мерославского, уверенного в своем неоспоримом праве выступать в качестве военного руководителя и диктатора>269.
«Głos z Paryża i Genui» публиковал мнения представителей разных течений внутри молодой эмиграции, и их анализ в целом свидетельствовал о более революционном характере позиции Общества польской молодежи. Недаром консервативные и «умеренные» круги в Польше и за границей видели в членах Общества «необузданных энтузиастов», а царская агентура доносила, что «старая эмиграция гораздо более спокойна и менее враждебна, чем эти молодые приезжие». Но в Обществе польской молодежи существовало и «левое» крыло, представленное, в частности, 3. Падлевским, 3. Варылкевичем, С. Бобровским, 3. Хмеленьским, М. Акелевичем, Я. Амборским. Последний, по сообщению агентов III Отделения, возглавил в Париже демократический фаланстер, где 9 представителей молодой эмиграции совместно жили и питались. Фаланстер имел тот же девиз, что и девиз Общества польской молодежи: «Кровь и железо – путь к свободе»; его филиалы существовали и в других центрах Франции. Видимо, революционно-демократическая направленность молодых эмигрантов возбудила подозрения французских властей, и в результате фаланстер был распущен как запрещенная организация с подрывными целями, а его члены оказались высланными из страны. Беспокойство французской полиции было оправданным. «Левое» крыло молодой польской эмиграции стремилось к сочетанию национального восстания с крестьянской революцией: «Идем к крестьянину, вернем ему его собственность и призовем к борьбе с агрессором», – говорил Падлевский. Он и его сторонники видели необходимость предоставления национальной автономии Литве и Украине, на этой почве, в частности, Бобровский и Хмеленьский вступили в конфликт с Мерославским. Борясь против национализма, «левые» выступали за революционный союз с русскими. Им пришлось противостоять влиянию Мерославского, отвергавшего идею союза. Отголоски этого влияния нашли отражение в первых выпусках печатного органа Общества. «Głos z Paryża i Genui» осуждал выступление органа Централизации с лозунгом совместной с русскими борьбы против царизма: «Мы не должны ни просить кого-либо о помощи, ни также помогать кому-либо; мы предпочитаем сами извлечь пользу из московской анархии […], а если бы уж нам необходимо пришлось начинать, то ни в коем случае в согласии, ни тем более по совету или поощрению москалей». Но постепенно в среде молодежи стали звучать другие голоса. В воззвании, направленном польской молодежью студентам скандинавских университетов летом 1862 г., говорилось: «Врагом нашим […] является не бедный угнетенный русский народ, а царь и его палачи». Еще до публикации серии статей М. Акелевича на тему русско-польского революционного союза те же мысли были высказаны на встрече русских и польских эмигрантов в Гейдельберге 3 января 1862 г. Оратор, член кружка польской молодежи, поддерживавшего связь с парижским Обществом, подчеркнул необходимость совместной борьбы поляков и русских против царизма и призвал к сближению с русскими революционными демократами. Он указал на заслуги Герцена, пробудившего в «великом русском народе» «благородные желания свободы», и отметил осознание частью польской эмиграции общности целей поляков и русских. «Мы умеем отличать русский народ от русского правительства и его приверженцев», – заявил оратор. Выразив доверие к русским революционерам как к «братьям и союзникам», он высказал пожелание, «чтобы как можно скорее свободная Польша могла протянуть дружескую руку свободной России»
