Польша в советском блоке: от «оттепели» к краху режима - [96]
Такому жесткому неприятию со стороны эмигрантов позиции «Культуры» по вопросу восточной границы способствовало и то, что значительная часть этих эмигрантов, особенно в среде военных, происходила как раз из восточных земель довоенной Польши, отошедших позднее к СССР. В их среде зачастую не было принято вообще смотреть на украинцев как на народ. К примеру, в 1963 г. польскоязычное издание «Дзенник чикагский» выступило со статьей, в которой заявлялось: «Украинство Львова — дело очень недавнее. Его начали пропагандировать лишь в начале XX века. А до конца XIX столетия Украина была понятием географическим, вроде Волыни или Подолья, а отнюдь не государственным или национальным»[649]. В свою очередь подавляющая часть украинской эмиграции тоже происходила с этих территорий, а потому несла груз непростых взаимоотношений с поляками в довоенный и военный периоды[650]. Заставить их пожать друг другу руки было делом трудновыполнимым.
Зато взгляды редколлегии «Культуры» пришлись ко двору в современной Польше. Причины этого выразил известный диссидент, главный редактор «Газеты Выборчей» Адам Михник: «Публицистика Мерошевского, как хорошее вино, — чем старше, тем лучше… Мы этого не ценили, у нас было ощущение, что его мысли — это такие абстрактные рассуждения человека, который разгуливает себе по Гималаям и разглагольствует — вот, мол, развалится Советский Союз, и Россия захочет отдать Польше Львов, а мы его не возьмем. В 1972 г. всё это казалось чем-то совершенно абсурдным. Сегодня… видна необычайная проницательность, воображение и гуманизм этого человека». «Именно Мерошевский и Гедройц, — продолжал Михник, — сумели выстроить политическую мысль, которая выходила за пределы классической польской дилеммы, когда с одной стороны — непримиримые, ожидавшие, что разразится мировая война или разольется Тихий океан, который остановится как раз на Буге, а с другой стороны — [пассивная] масса поляков»[651].
Используя парадигму Мерошевского о поддержке независимости восточных соседей, польская дипломатия уже в 1989–1991 гг. вела переговоры с Украиной, Литвой и Белоруссией как с независимыми государствами, придерживаясь линии двунаправленности своей внешней политики — на Москву и на республиканские центры[652]. Впрочем, поначалу даже и среди оппозиции, пришедшей к власти на волне крушения социалистического строя в 1989 г., такая парадигма не находила единодушной поддержки. А. Михник вспоминает: «Разумеется, в этом было некоторое противоречие: с одной стороны — ставка на Украину, Белоруссию и Литву, а с другой — на демократическую Россию. Помню, как в 1989 году я поехал на первый съезд Руха в Киев и сказал с трибуны: „Да здравствует свободная, демократическая и справедливая Украина!“. Так после этого один из министров в правительстве Тадеуша Мазовецкого… два часа мне объяснял, что я совершил историческую ошибку, поскольку нельзя одновременно поддерживать демократию в России и говорить: „Да здравствует свободная Украина!“»[653].
Тем не менее Польша оказалась первой страной, которая признала независимость Украины — государства, которое традиционно занимало центральное место в восточноевропейской публицистике «Культуры».
Проводником идей «Культуры» в переломный период падения социалистического строя явился человек, ничего общего с парижским журналом не имевший — министр иностранных дел Кшиштоф Скубишевский. Аполитичный профессионал, он вряд ли руководствовался в своей политике благородными призывами к поддержке национального самосознания народов Восточной Европы (неслучайно Гейдроц относился к Скубишевскому холодно). Скорее, им двигал прагматизм, поскольку создание буферной зоны с Россией объективно лежит в сфере интересов Польши. В новых реалиях приоритетом для Польши стало вхождение в европейские структуры — Евросоюз и НАТО. Гедройц вполне разделял этот взгляд, но указывал, что на этом нельзя останавливаться — Польша должна стать ходатаем перед данными организациями за Украину, Румынию, Молдавию и Болгарию[654].
В 1990-е гг. всё более весомую роль в восточноевропейской публицистике «Культуры» приобретает Белоруссия. Это неудивительно: она оказалась единственной страной, где победили силы, ориентированные на новое объединение с Россией. «Культура» оказалась едва ли не единственным органом прессы, озабоченным белорусским самосознанием. Стоит, правда, отметить, что Гедройц, кажется, следовал распространенному среди белорусских униатов и католиков штампу, согласно которому собственно белорус — это человек малообразованный и неразвитый, а интеллектуальная элита должна называться литвинами (не путать с литовцами). Михник вспоминал: «Когда Милош получил Нобелевскую премию, Гедройц взбесился: „Он же теперь свихнется“. Я отвечаю: „Пан Ежи, он ведь — упрямый литвин“. „Какой литвин, пан Адам? Он — самый обычный белорус с неустоявшимся духовным складом, и теперь он свихнется“»
