Положеніе русскихъ плѣнныхъ въ Германіи и отношеніе германцевъ къ населенію занятыхъ ими областей Царства Польскаго и Литвы - [38]

Положеніе русскихъ офицеровъ въ плѣну въ Германіи.

Положеніе русскихъ офицеровъ въ плѣну въ Германіи было тоже тяжелое, безотрадное.

При взятіи въ плѣнъ во время блужданій по всевозможнымъ этапамъ, прежде чѣмъ офицеръ попадалъ въ тотъ или другой лагерь плѣнныхъ, онъ подвергался цѣлому ряду ограбленій и издѣвательствъ, какъ со стороны нѣмецкихъ солдатъ и офицеровъ, такъ и со стороны нѣмецкаго населенія, безъ различія его классовъ. Все это описано уже мною въ тѣхъ сообщеніяхъ товарищей, которыя я привелъ выше. Я долженъ только сказать о положеніи раненыхъ офицеровъ, которые попадали въ тѣ или другіе нѣмецкіе лазареты. Къ слову сказать, громаднѣйшее большинство русскихъ офицеровъ, которыхъ мнѣ и моимъ товарищамъ приходилось видѣть, были всѣ раненые и многіе изъ нихъ тяжело раненые, получившіе въ бояхъ по 5 и болѣе раненій. Исключеніе составляли офицеры, попавшіе въ крѣпости Ново-Георгіевскъ, изъ которыхъ, я думаю, не менѣе половины было не раненыхъ. Изъ опроса встрѣчавшихся мнѣ въ плѣну офицеровъ скалывается убѣжденіе, что въ большинствѣ случаевъ они подвергались той же участи, что и раненые русскіе солдаты, такъ какъ первое время, иногда продолжавшіеся 2–3 мѣсяца, они были поставлены абсолютно въ тѣже условія, что и русскіе нижніе чины, что ясно видно изъ приведенныхъ мною выше разсказовъ товарищей врачей. Въ дальнѣйшемъ ихъ судьба зависѣла отъ случайностей. Если они попадали въ лазаретъ, гдѣ врачъ имѣлъ хоть мало-мальски человѣческія чувства, положеніе офицеровъ было сносное, но, къ сожалѣнію, слышать объ этомъ приходилось не такъ часто.

Когда офицеры подлечивались и становились способными, ходить хотя бы на костыляхъ, причемъ раны ихъ сплошь и рядомъ не были еще залечены, оставались часто фистулы, выдѣлявшія гной, такіе офицеры считались нѣмцами здоровыми и отправлялись въ концентраціонные офицерскіе лагери. Я опишу лагерь Штральзундъ-Дэнголъмъ, въ которомъ я прожилъ съ января мѣсяца по май 1917 г. Этотъ лагерь расположенъ на двухъ маленькихъ островахъ, находящихся въ проливѣ, отдѣляющемъ островъ Рюгенъ отъ материка. Площадь, которая отведена подъ лагерь, равняется приблизительно 15–20 десятинъ земли. На ней, если я не ошибаюсь, находится 9 деревянныхъ бараковъ, построенныхъ почти прямо на землѣ, изъ тонкихъ шелевокъ, съ ординарными окнами, плохо закрывающимися, съ очень невысокимъ чердакомъ и шелевочной крышей, покрытой толемъ. Бараки эти разбиты на комнаты, въ которыхъ живутъ по 8 и болѣе офицеровъ, но есть и одиночныя комнаты, очень небольшія по своему размѣру. Система устройства такихъ бараковъ была корридорная, при чемъ съ одного конца корридора помѣщался нѣмецкій фельдфебель, завѣдывающій этимъ баракомъ, а съ другого конца комната для караула. Я жилъ въ баракѣ № 8, комн. № 19, въ которомъ имѣлась еще уборная и карцера. Комната, въ которой жилъ я, съ тремя врачами и 4-мя офицерами, была величиной приблизительно 12–17 шаговъ и высотою не болѣе 4 арш., съ тремя окнами и одной небольшой желѣзной печкой, стоявшей въ одномъ изъ угловъ комнаты. Полъ въ комнатѣ былъ деревянный изъ некрашенныхъ досокъ и весь задравшійся. Вымыть этотъ полъ было невозможно, такъ какъ тряпка цѣплялась за занозистыя доски. Онъ былъ невѣроятно грязенъ. Весь потолокъ и стѣны были покрыты копотью, такъ какъ желѣзная печь плохо горѣла и дымила. Обстановка комнаты была слѣдующая: офицеру полагалась кровать, отвратительный матрацъ, набитый истертой морской травой, и такая же подушка. Простыня, 2 полотенца и чехолъ съ двумя одѣялами, постельное бѣлье мѣнялось одинъ разъ въ 5–6 недѣль. Въ головахъ кровати была небольшая полка, подъ которой помѣщалась вѣшалка. Далѣе былъ грубой работы деревянный столъ, на человѣка полагался стулъ, маленькая, зачастую побитая и заржавлѣная эмалированная мисочка и для общаго пользованія — помойное ведро и два побитыхъ и поржавлѣлыхъ эмалированныхъ кувшина для воды; затѣмъ 2 графина для питьевой воды и нѣсколько къ нему стакановъ. Въ комнатѣ была одна электрическая лампочка, висѣвшая приблизительно посрединѣ и дававшая очень слабый свѣтъ, такъ что читать не за столомъ, а у себя на кровати, было почти невозможно. На стѣнѣ висѣло дешевое базарное зеркало. Печь мы имѣли право топить такъ, чтобы въ 10 час. вечера она уже была загашена, какъ намъ объяснили, во избѣжаніе пожара. Угля зимой во время морозовъ, а надо замѣтить, что прошлая зима въ Германіи была очень суровая, выдавали не болѣе 2-хъ-пудовъ въ день, причемъ уже съ ранней весны, когда еще падалъ снѣгъ и были морозы, уголь прекратили намъ выдавать, какъ объяснялъ комендантъ, потому, что такія то баржи, везшія этотъ уголь въ лагерь, гдѣ те замерзали, но они оставались замерзшими и въ день моего отъѣзда изъ Германіи, 12 мая 1917 года. Температура въ комнатѣ во время топки печи была довольно разнообразна: такъ, въ томъ углу, гдѣ я спалъ — противоположномъ печкѣ, и при самой энергичной ея топкѣ, когда весь чугунный верхъ печи накаливался до красна, температура подлѣ моей кровати никогда не поднималась выше 11°, въ то время когда подлѣ печки она была 22°. Зато въ тѣ дни, когда намъ не выдавали угля, температура была +4+5°. Въ эти дни мы надѣвали на себя все, что было и въ такомъ видѣ занимались и читали. Какъ правило по утрамъ, температура никогда (до начала мая) не была выше +4+6°, но нерѣдко во время морозовъ и сильныхъ морскихъ вѣтровъ, которые такъ часты въ Штральзундѣ, температура опускалась ниже нуля, тогда на подоконникахъ образовывались довольно толстые слои льда, вода въ плевательницахъ, стоявшихъ на полу, замерзала, у кого были бороды и усы — покрывались инеемъ. Мы выработали особый способъ спанья: мы повытаскивали одѣяла изъ чехловъ, влѣзали въ эти чехлы и оборачивались одѣялами и всѣмъ, что у кого было изъ одежды. Такимъ образомъ мы спали какъ бы въ мѣшкахъ. Пища была настолько отвратительна и въ такомъ незначительномъ количествѣ, что мы въ буквальномъ смыслѣ слова голодали. Ниже я привожу точныя данныя получавшейся нами нищи. За пищу, а равно за квартиру, обстановку и т. д. ежемѣсячно съ насъ удерживали часть жалованья.