Половодье. Книга первая - [12]

Бобров и лавочник залегли рядом с Федором. Мельник вырыл прикладом берданы упор для руки, хотя знал, что стрелять ему все равно не придется. Сейчас он и за десяток шагов не увидел бы человека. Разве что для острастки выпалить при случае раз — другой?

Молчали. Было слышно только, как звонко гудели комары да посвистывал носом Федор.

И вдруг в наступившей тишине явственно донесся беспокойный говорок колес. При других обстоятельствах эти звуки не произвели бы никакого впечатления. А теперь они взбудоражили заговорщиков. Все были уверены в том, что вот-вот, через какую-нибудь минуту завяжется перестрелка.

Мишка Жбанов торопливо перекрестился и сполз на землю, читая про себя «Живые помощи». Десятский знал молитву нетвердо и сейчас все свое внимание обратил почему-то на то место, где всевышний призывался к спасению от «страха нощного, стрелы летящей, беса денного и полуденного».

Рябой плотнее прижался к земле, вобрав голову в плечи. Пепельные, спрятавшиеся под бровями глаза настороженно ощупывали сумрак.

— Едут, — тяжело выдохнул Захар и уткнулся лицом в колючую хвою. Его замутило от страха.

Из-за поворота выехала подвода, на которой, развалясь на свежескошенной траве, полулежал человек. Конь бежал рысцой, позванивая удилами.

Поравнявшись с Семисосенками, подвода остановилась. Мужик слез с телеги, и все узнали в нем сельского писаря. Митрофашка достал из-под травы топор и направился прямо на засаду.

— Нелегкая тебя принесла! — проговорил полушепотом лавочник и поднялся, чтобы предупредить писаря, посвящать которого в свою тайну Степан Перфильевич не хотел. Кто его знает, что за человек этот Митрофашка.

Увидев лавочника, писарь удивился:

— Мое почтение Степану Перфильевичу! Какими судьбами?

— Ездили покосы смотреть. Да вот прогуляться решил. Сына поджидаю с ходком, травки коню подкашивает, — проговорил лавочник. — А ты чего в бор?

— Заприметил когда-то березку, хотел попутно срубить… на оглоблю. Да уж едва ли найдешь ее.

— Известное дело — темень. Ты как-нибудь другим разом, — посоветовал Степан Перфильевич.

— И то правда. Садись, подвезу, — предложил Митрофашка, заспешив к подводе.

— Спасибо, я обожду Володьку. Боюсь, потеряет. Подумает, что заблудился.

Подвода тронулась, провожаемая сердитыми взглядами.

— И черт же его понес сюда! Как раз на этом месте, — ругался лавочник, — хорошо, что я вышел. Не то всех накрыл бы.

Засада не снималась до самого утра. И никто из отряда, конечно, не мог видеть, как на окраине села Митрофашку встретил мужчина в черной барашковой папахе.

— Ну, как? — нетерпеливо спросил он.

— Так и есть. Ожидают у Семисосенок, — ответил писарь.

— Перехитрить захотели. Кого приметил?

— Степана Перфильевича, с ним говорил.

— Старый ворон! Ну, мы тебе покажем! Вспомним при случае! Ладно, я пойду. А завтра придется еще раз подступаться к мельнику. Деньги позарез нужны. Тогда достанем оружия у казаков. Прощевай, Митрофан!

— До свиданья, Петруха! Передавай привет ребятам.

Подвода покатилась по мерцавшей огоньками улице, а Петруха размашисто зашагал к бору.

8

В народе говорят, что супруги похожи друг на друга. В том, насколько верна эта примета, покровчане убеждались, глядя на Захара Федосеевича и тетку Дарью. Оба они худые, с испитыми, безжизненными лицами. Глаза как булавки. Где-то далеко, на самом дне их, горит огонек неприязни.

Дарья не испытала чувства материнства. И вообще-то не знала она любви. Смолоду засиделась в девках, и ее рады были отдать за первого встречного. Ни одного случая не упускали, чтоб с рук спихнуть.

Другим везло. Иная не красивая, так богатая. На родительский достаток женихи зарятся. Есть ведь такие, что хоть на козе, лишь бы приданого поболе. Поженится и сразу крепким хозяином становится: два, а то и три коня в упряжи, свой дом. И если в чем нужда, тесть поможет.

А Захар на две овцы пошел, потому как знал, что руки у Дарьи богатства стоят. Моложе была — за здорового мужика управлялась. И то верно, что люди не почитали за честь с Бобровыми породниться. Не к одному двору сваты подступались, да от ворот поворот получали.

Пусть небогатую взял Захар невесту, зато не гордую. О любви тоже речи не было. Раз поцеловались, на свадьбе, и больше не потягивало. Любовь, она охотнее на сытый желудок приходит. Которые так напоказ милуются, а дома что звери лютые, когда кругом нехватка.

Дарья не плакалась на свою судьбу. Уж лучше Захарка, чем в девках ходить до старости. Как-никак муж — не даст в обиду.

Вместе переживали одни невзгоды, надрывались на одной работе. Обоим морщины врезались каленым железом в кожу. Только и было у них разницы, что она не могла полысеть, а он скинуть.

В эту ночь Дарья долго не могла уснуть. Ноющая боль сводила простуженные ноги. Так всегда бывало к непогоде.

«Попариться бы да кровь пустить. Оно б и полегшало», — думала, растирая руками скрипучие выступы коленей.

Потом встала, зажгла у образов лампаду. Красноватые отблески заплясали на потолке, поползли по стенам. Темь отступила в угол. За печью пищали мыши. Жалостливо смотрел на Дарью обрамленный фольгой спаситель.

Прошлепала босыми ногами по холодному полу в сенцы. Нащупала на мучном ларе лагушку с квасом и напилась через край. Прислушалась. За досчатой стенкой, в пригоне, шумно дышали лошади. По улице протарахтела подвода. Не Захар ли вернулся? Так и не сказал, куда едет. Растревоженный, сердитый.