Полоса отчуждения - [44]

Так продолжалось до тех пор, пока кто-то — небось Борис Пикулев! — подсказал ей, что гораздо выгоднее разводить клубнику, чеснок, редиску…

Ныне, увидев, с каким азартом она взялась копать рядом с ними, Леонид Васильевич опять почувствовал внутренний протест. Он не вытерпел, выговорил матери за давешнее:

— Что же ты меня срамишь на всю улицу: на крышу сарая полезла…

— Дак тут какой срам! — сказала она.

— Женское ли это дело! — он прибавил в голосе.

— А я уж привыкла, родимой сыночек. Без мужа живу.

— Но ведь вот я приехал, а ты опять на крышу. Что соседи скажут?

— И тебе работы хватит, и мне.

— Но я же прошу: не вмешивайся, сам со всем справлюсь! Кстати, иди-ка ты посиди. Без тебя вскопаем.

— Чай, и я с вами.

— Мам, иди на лавочку.

— А я потихоньку, полегоньку.

— То она с топором, то с заступом… Твое дело вон… блинов бы напекла, что ли! Зачем я газовую плиту поставил?!

— Да чегой-то ты! — вскипела она, сдвинув брови, и глаза ее потемнели, а взгляд стал твердым. — Чего ты мать-ту отчекиваешь! С утра, знать, не с той ноги встали оба. И то им не так, и это не этак!

Соседи Пикулевы оглянулись на них: Борис стругал рубанком доску, Таня сажала что-то на грядке.

— Лень, будет тебе, — тихо сказала Нина. — Давай помолчим.

— Что я, не вижу, что ли? Утром встали оба надувшись, с матерью разговаривать не хотят.

— Ну, пошло-поехало… — сказал он чуть ли не с отчаянием.

— А вот ты грамотный человек, — говорит мне дед Андрей, — скажи: значит, прилетела к нам эта комета… как ее?

— Галлея?

— Во-во! Она и раньше бывала — и всегда приносила беды. То есть не сама, а как-то сразу вслед за нею начинались на земле всяческие смуты, война, неурожай, а значит, и голод, болезни, неустройство всякое.

Мы опять сидим на скамье у него под окнами.

— Конечно, это суеверье, я все понимаю, но, может, и в нем есть это самое… рациональное зерно, а?

— Какое, Андрей Семеныч?

— Не могла ли она как-то повлиять на умы человеческие… наступало как бы затемнение мозгов. Может, у нее излучение особое и действует на разум людей? Отсюда и всяческие катаклизмы начинались у нас на Земле. А?

Можно, конечно, сразу отвергнуть: нет, мол, что вы! как могли такое подумать! Можно даже резче сказать: глупо, мол! Но мне хочется послушать соседа. Знаете, он мыслящий человек, а это всегда приятно. Бывший солдат Смышляев не просто так поглощает информацию, а старается сопоставить, сравнить и сделать вывод — такая мыслительная работа не каждому под силу. Наверно, к этому его толкает нынешняя профессия — садовод-цветовод.

— Ведь ты посмотрел, комета прилетела перед татарским игом, перед нашествием Наполеона, перед первой мировой…

Тут к нам Иван Адамыч подошел, усиленно двигал бровями, вникая в разговор.

— И вот теперь какое несчастье на нас пало вслед за кометой, — продолжал дед Андреи, неторопливо попыхивая сигаретным дымком. — Сегодня по телевизору-то слушал? Что там новенького сказано про это?

— Да информация самая скудная, Андрей Семеныч, — говорю я. — Нас успокаивают: уровень, мол, радиации понижается, жертв мало, самое страшное позади… А уж как там на самом деле, бог ведает.

— Да… А вот скомандуют на выселение — не успеешь и штаны надеть. Долго мы будем расхлебывать эту беду.

— Долго, — убежденно помотал головой Иван Адамыч.

— Так-то вот с кометой: может, затемнение мозгов произошло у тех, что виноваты в такой катастрофе? Может, и еще у кого-то затемнение произошло, а уж тут такие последствия? В тревоге живем, так и запиши у себя.

— В тревоге, — сказал Иван Адамыч и некстати зевнул.

— Я гляжу, вон к Настасье Овчинниковой сын с женой приехали, а все что-то у них… Настя то и дело кричит, сын мрачнее тучи. Может, вот и на них комета повлияла?

— При чем тут она? — встрепенулся Иван Адамыч.

— А чего ж?

— А то, что сын дачу хочет заиметь. Нынче москвичи-то все не дураки — лезут в деревни, покупают дома, чтоб под дачи, значит. Ну и сынок Настасьи Овчинниковой тоже. Он теперь, говорят, большой человек, как же ему без дачи. Это и ежу понятно!

— Ты, Адамыч, лишнего не говори. Мы его знаем, Леонида-то. Он тут жил раньше, еще с первой женой, когда тебя тут вовсе не было.

— А я что! Я не от себя. Настасья сама сказала: у меня, мол, дом на две половины, так Леониду охота, конечно, завладеть той, что получше. Вот он и старается.

— Да ну! — отмахнулся дед Андрей. — Чего там…

— Не «ну», а так и есть, — отозвалась вдруг баба Оля из окна. — Квартиранткина-то половина совсем плохая: печь развалилась, подоконники выгнили, фундамент не подведен. Из той половины что за дача! Ну а Ленька-то не дурак.

— И ежу понятно, — сказал Иван Адамыч важно. — Чтоб ему переднюю, материну, а сестре — квартиранткину.

— Кто их знает, — сомневался дед Андрей. — Сами разберутся. Чего тут при живой хозяйке наследство делить.

— Конечно, наше дело сторона, — согласился Иван Адамыч. — А только я от нее самой слышал.

— Вот она, комета-то, — сказал мне дед Андрей. — Мозги сдвигает человекам.

— И пойдет, сказано, брат на брата, сын на отца, — ласковенько проговорила баба Оля.

А дед Андрей свое:

— Уж наверняка утверждать нельзя, что она виновата, но кой-какие основания есть.