Полоса отчуждения - [45]

— Да комет много, Андрей Семеныч, — говорю я ему. — При чем тут именно эта?

— Ну вот… На каждого, значит, хватит. И на нас с тобой. И на тебя, Адамыч, тоже…

Рано утром у дома Овчинниковых самосвал разгрузил вязки штакетника, доски, десяток бревен, длинные прожилины. И вот вижу со своего второго этажа, как Леонид Васильевич стоит, размышляя, перед сваленной грудой штакетника и на лице его написано этакое предвкушение удовольствия: он будто смаковал предстоящую работу. Вдруг обернулся, словно испугавшись: мать подошла, требовательно и придирчиво оглядывала привезенное. Когда еще деловые мужики Костя и Володя были здесь, она проявила крайнюю настороженность и, кажется, осталась чем-то недовольна, а теперь вот тоже удовлетворена: штакетник ровненький, прожилины длинные-предлинные, бревна свежие.

Ага, вот откуда в Леониде Васильевиче эта поза размышления перед началом работы: мать стояла так же, оценивая хозяйским глазом, явно прикидывая, что и как. Нагнулась, зачем-то покатала ближнее бревнышко. Сын не то чтобы поморщился, но этак принахмурился, повел головой, словно освобождая шею из тесного воротничка.

Мать выпрямилась, широко шагая, обошла наваленную груду и принялась оценивать взглядом старую изгородь, пошатала решительными движениями накренившийся столб.

— Конечно, — донеслось до меня, — еле стоит… чего тут, менять надо…

Сын ревниво покосился на нее и отправился к сараю. Через некоторое время вернулся, неся в одной руке ящик с инструментами, в другой — топор. Опять сходил к сараю и принес заступ и пилу. Сноровисто, умело приступил к работе: стал ошкуривать одно из бревен.

— Как ты думаешь, Лень, сколько понадобится столбов-то на фасад? — громко спросила мать.

Он ответил коротко, не оборачиваясь к ней, но она удовлетворилась ответом.

— А вот этот не постоит еще? — спросила она опять, шатая старый столб.

— Откуда я знаю! — ответил он еще без раздражения, но уже с досадой. — Вот выдернем, посмотрим.

А сам стук-стук по бревну; кора отделялась длинной полоской, обнажая белое тело дерева. Говорят, толковый инженер — ну да ведь в Москву с периферии не зря взяли! — а вот поди ж ты, и топор в руках у него послушен.

Леонид Васильевич ревновал мать к предстоящей работе, что немного смешно, однако же так.

— Может, и постоит… — рассуждала она вслух. — Маленько подтесать вот тут… а снизу подпилить… вот тутотко.

«Нет, не даст она мужику поработать всласть, — решил я. — Не даст. Анастасия Сергеевна предпочитает заниматься именно серьезными хозяйственными делами. Ее хлебом не корми — дай только помахать топором, перетащить бревно с места на место, выкопать канаву. Невестку заставила посуду мыть, а сама вышла сюда. Она женщина деловая, мелочиться не любит, и сын должен принять то во внимание и смириться. А иначе побьются мать с сыном, как горшки, друг о дружку».

Рассуждая так, я сочувствовал Леониду Васильевичу: сам я на его месте вряд ли смирился бы, а скорее всего отослал бы помощницу подальше, чтоб не мешала. Ее ли это дело!

— Мам, иди займись чем-нибудь своим! — сказал сын резковато; вот и он не выдержал. — Иди просто посиди на лавочке!

— Да чего ты! — тотчас возвысила она голос. — Мешаю я тебе, что ли?

Ну, мне ясно, что последует дальше: поссорятся. Я слез с подоконника, заварил чай, уселся с книгой к столу. Но за окном то и дело раздавались голоса, и мне трудно было сосредоточиться.

Прихлебывая из чашки, я поглядывал в окно. Мой герой, ошкурив бревно, шатнул посильнее старый столб, тот хрупнул у основания и повалился, увлекая за собой соседние колья: то же самое и следующий — Леонид Васильевич прошел вдоль всей изгороди, отбрасывая ногой многочисленные подпорки и обрывая веревки. Если столб не обламывался, топором отбивал старые жерди, вытаскивал его и бросал рядом. Силен мужик! Когда он обернулся в мою сторону, мне приятно было видеть его вдохновенное, решительное лицо.

А матери, видно, тоже хотелось деятельной работы: она приступила к поваленной изгороди, намереваясь растащить, разобрать. Сил у нее немного, а колья, сцепленные между собой обломками старых жердей, не хотели разделяться, задевали за кусты вишенника, за подол ее платья…

— Мам, оставь! — крикнул сын. — Справлюсь сам.

— Да я потихоньку.

— А я говорю: оставь! Отойди и займись своим делом, если не хочешь сидеть.

— Тьфу, чтоб те разорвало! — она бросила старье на землю. — Ить помочь хочу! Все тебе поменьше работы-то!

— Иди-иди, — настаивал он.

Она выпрямилась и глядела на него с укоризной.

— Семьдесят пять лет человеку, а она все бы ворочала, таскала… — ворчал сын. — Чего неймется!

— Дак мне не тяжело.

— Займись, чем полегче. Не мешай, очень тебя прошу.

— Озырь упрямой! Тебе лишь бы мать-ту прогнать! — рассердилась она и пошла прочь широкими шагами, приговаривая так, что слышно было не только мне одному: — Вот послал господь сыночка!.. Исусе Христе… Согрешишь, грешница…

Тут на крыльце появилась Нина, подошла к нему, они о чем-то коротко поговорили, и некоторое время спустя я увидел, что супруги согласно работают вдвоем: он разбирал топором старую изгородь, Нина сортировала: обломки относила к сараю, целые и еще годные в дело складывала отдельно. Разговаривали они меж собой негромко, и до меня лишь изредка долетали отдельные фразы.