Полночь по часам Морфи - [3]

Риттер кивнул.

— Верно, вы просите за эту вещь целое состояние? — справился он небрежно.

Торговец пожал плечами:

— Всего тысячу долларов.

Сердце Риттера пропустило удар. У него в банке минимум в десять раз больше. Смешная цена за такую-то редкость.

Но он принялся торговаться, чтобы не потерять лицо. И даже бросил:

— Часы ведь наверняка не ходят.

— Зато стрелки на месте, — возразил старый прибалт со странно знакомой физиономией. — И шестеренки там есть, судя по весу. Значит, часы можно починить. Французская штучка. Глядите, вон шестиугольное отверстие для заводного ключа.

В итоге сошлись на семистах долларах. Риттер заплатил наличными пятьдесят — он всегда носил в кармане такую сумму на мелкие расходы, — а на остаток выписал чек. После звонка в банк продавец принял этот чек.

Часы упаковали в коробку, проложенную ватой. Риттер сунул коробку в карман пиджака и застегнул пуговицу.

Голова шла кругом. Часы Морфи, те самые часы, что сопровождали Пола Морфи всю его короткую жизнь, несмотря на растущую ненависть к шахматам; часы, которые он завещал своему французскому поклоннику и главному сопернику Жюлю Арну де Ривьеру; часы, что загадочно исчезли; самые лучшие часы на свете, — теперь они принадлежат ему, Риттеру!

Улица словно расплывалась перед глазами, душа пела, в реальность происходящего упорно не верилось.

Уже на пороге Риттер сообразил, что, оказывается, выписал чек не только на часы, но и на пешку-варвара, причем заплатил за серебряную фигурку пятьдесят долларов, не торгуясь.

Он вышел на улицу, ощущая одновременно восторг и изнеможение. Лица прохожих и зонты вокруг сливались в мутные пятна. Риттер не замечал капель дождя, но что-то не давало ему покоя.

Он остановился, очень осторожно переместил левой рукой тяжелую коробку заодно с пешкой, завернутой в бумагу, в карман брюк, а потом стиснул пальцы вокруг них. Так-то лучше, безопаснее.

Риттер остановил проезжавшее мимо такси и направился домой.

Пятна за окнами машины постепенно приобретали резкость. Он узнал итальянский ресторанчик «Римини», куда с недавних пор снова захаживал поиграть; вообще-то, пять лет подряд там проводился шахматный турнир, участвовать в котором Риттер прежде считал зазорным для человека своих лет. Этот турнир устраивал местный повар, одержимый шахматами, а хозяин ему потворствовал, и большинство игроков были молодые. Выделялись двое: высокая и угрюмая девушка (мысленно Риттер именовал ее Царицей) играла достаточно умело, а дружелюбный и громкоголосый адвокат-еврей (для Риттера — Распутин) играл неплохо и болтал не переставая. Поддавшись порыву, Риттер однажды все-таки присоединился к турниру, ибо это ничего не значило, не вынуждало нарушать собственное правило не играть всерьез. Старый конь борозды ничуть не испортил, он твердо занимал третье место после Распутина и Царицы…

Но теперь, когда появились часы Морфи…

С какой стати ему взбрело в голову, будто эти часы способны повысить его шахматное мастерство? Глупость же несусветная, все равно что верить в чудесные силы святых реликвий.

Коробка в кармане слабо вибрировала под пальцами, словно в ней пряталось большое живое насекомое — золотая пчела или золотой жук. Чушь какая-то, воображение разыгралось.

Стирф Риттер-Ребил (он всегда считал, что это имя идеально подходит шахматисту, ведь великие гроссмейстеры все поголовно носили диковинные фамилии — Эйве, Зноско-Боровский, Нотебоом, Дуз-Хотимирский[4]) жил в однокомнатной квартире с ванной в пяти кварталах к западу от Юнион-сквер; квартира была битком забита папками и книгами, а стены везде, где имелось место, украшены портретами покойной жены, родителей и сына. С возрастом он все больше привыкал иметь перед глазами свидетельства прожитых лет. Одна картина изображала чудесный вид на океан и туманный пролив Золотые Ворота поверх моря городских крыш. Среди завалов проглядывали два шахматных столика с расставленными на них фигурами.

Риттер расчистил одну столешницу и поставил коробку с часами в ее центре. После короткой паузы, будто молча прочитав подобающую молитву (тут он мысленно хмыкнул), бережно извлек часы из коробки, а рядом поместил, развернув бумагу, серебряную пешку.

Потом протер очки и, время от времени поднося к глазам большую лупу, тщательно рассмотрел оба сокровища.

По внешнему краю циферблата часов шло кольцо из двадцати четырех квадратов — дюжина светлых чередовалась с дюжиной темных. На светлых квадратиках помещались фигуры, обозначавшие часы, в том самом порядке, как описывал старый прибалт. Черные — от полуночи до пяти, отделанные серебром и крошечными то ли изумрудами, то ли яшмой, что было заметно под лупой. Белые — от шести до одиннадцати, отделанные золотом и миниатюрными рубинами или аметистами. Риттер сразу вспомнил, что во всех описаниях часов говорилось: шахматные фигуры на них раскрашены.

Внутри внешнего круга на циферблате имелся другой, тоже из двадцати четырех квадратов-клеток.

А внутри второго круга был расположен третий — из шестнадцати клеток под центром циферблата.

Выше находилось окошечко с буквами «P. M.».

Стрелки остановились на 11:57 — за три минуты до полуночи.