Полигон - [15]

И теперь эта тварь пришла за Вениамином Григорьевичем… Нитроглицерин лежал в нагрудном кармане летней куртки, но рука отказывалась слушаться, она весила целые тонны, и двигать ею было мучительно трудно. Но таблетки здесь, нужно только дотянуться… Жена Вениамина Григорьевича, с которой они прожили душа в душу полвека, всегда следила за тем, чтобы он не выходил из дома без таблеток, с тех пор, как у него начались проблемы с сердцем. Мысль о жене придала старику сил. Детей ведь так и не нажили, пропадет она одна…

Но когда он извлек красный прозрачный шарик из пластинки таблеток, изношенное сердце, ударив в последний раз, встало, и спасение выкатилось из ослабевших пальцев на все еще влажную после грозы землю. Монстр покачался на кривых ногах, посмотрел на причудливо переплетенное с рамой велосипеда, словно застывшее в любовном экстазе тело старика, опустился на целую переднюю лапу и захромал в лес.

Спустя несколько секунд, словно отпуская на покой грешную душу, на всем полигоне погребальным плачем взвыли рации.

Глава 4

После грозы лес сиял свежеотмытой зеленью, капли дождевой влаги блестели на траве россыпями бриллиантов, а солнце, несмотря на то, что снова светило вовсю, воспринималось не как кувалда, бьющая по темечку, а как небесная рыжая кошка, ласково вылизывающая подставленные ей руки и лицо. Несмотря на это, между деревьев и кустов собирались легкие облачка белого тумана, похожего на разбросанные тут и там куски сырой медицинской ваты. Таня обратила бы внимание на его несуразность, но ее мысли были заняты совершенно другим. В ее пока еще совершенно плоском и упругом животе зрела новая жизнь.

И эта жизнь была проблемой. Таня была бы рада завести карапуза, но твердо знала, что в семнадцать лет делать это рановато. На следующей неделе у нее должен был состояться выпускной бал, потом она собиралась поступать в тот же университет, где учился Миша, доучиться, и лишь потом стоило думать о семье и детях.

Таня глубоко верила в бога, старалась по возможности соблюдать данные им заповеди и потому твердо знала, что аборт — это убийство, хотя ей об этом никогда не говорил ни батюшка в церкви, ни родители, которые вообще самоустранились от воспитания дочери в половой сфере. И Тане всегда было больно видеть наклейки с изображением сломанной куклы и лозунгами против аборта, которые какие-то полудурки развешивали в электричках, трамваях и на автобусных остановках. Им-то хорошо, как говорится, «наше дело не рожать». Да и кормить, обеспечивать, воспитывать, просто вставать среди ночи и укачивать малыша эти стихийные агитаторы вряд ли будут. Им проще — клей себе плакатики. Но так или иначе, а аборт отпадал однозначно.

Задумавшись, Таня не заметила, как прошла по тропинке в какой-то сотне метров от лагеря и стала углубляться в совершенно незнакомый ей лес. Туман становился гуще, даже солнце стало светить гораздо тише, окутавшись серой дымкой.

Что скажет Миша? Таня никогда не думала об этом, она только-только начала входить в ту стадию взросления, когда понимаешь: страсть, переплетающиеся тела на смятой постели, стоны и нежные глупости на ушко после — это одно, а реальная жизнь с ее проблемами и заморочками — немного другое. Миша стал ее первым мужчиной, и она любила его, а возможно, принимала за любовь буйство гормонов, кипящих в юном девичьем теле.

Родители… Они будут в шоке. Возможно, маме снова станет плохо, у нее слабое сердце, отец будет орать, может быть, выпорет ее, как маленькую, запрет в комнате, как делал в детстве… «Тогда я уйду от них! — решила Таня. — Я расскажу все Мише, и, даст бог, у нас получится хорошая любящая семья. И мы будем жить, как пишут в окончаниях сказок, „долго и счастливо“…»

Таню все же грыз червячок сомнения. За все полгода их знакомства Миша ни разу не произнес слова «люблю», а когда Таня заводила разговор на эту тему, он ловко и вполне естественно уводил беседу на что-нибудь другое. А Таня делала все, чтобы ему было хорошо с ней, пусть она иногда вела себя как избалованный ребенок, но она чувствовала, что и это ему нравится. В постели Таня позволяла ему все, о чем бы он ни попросил, и они оба получали от этого удовольствие, оба чувствовали, что это неподдельно. Но…

Таню охватил страх. Что, если Миша не захочет ребенка? Она попыталась не думать об этом, но мысли, раз сорвавшись на эту дорожку, стали соскальзывать на нее сами, как машина в колею на разбитом тракторами проселке. Вся та семейная идиллия, которую Таня нарисовала себе, стала рушиться, как садовый домик под напором урагана.

Миша не захочет… Она ушла из дома и стоит в его дворе под дождем, глядя на Мишины окна, которые светятся теплом и уютом… Маму увозит «скорая», врачам не удается ее спасти, она умирает…

Папа сидит один в темной квартире, не пьянея пьет водку стакан за стаканом… А допив, встает на стол, снимает с крюка люстру и прилаживает на ее место петлю. Их дом сталинской постройки, крюк выдержит не то что папу, но и всех соседей по площадке, если они вдруг решат составить ему компанию… Таня размазала по щекам хлынувшие слезы и шмыгнула носом. Нет уж, лучше аборт!