Снег ложился тихо – мягкий, пушистый, словно хороший плед. Разве что холодный.
И этот снег таил в себе опасность.
Взмах лопатой – новая порция взлетает в воздух и добавляет высоты снежному валу вокруг дома. Кидать приходится уже выше головы, спина болит, пальцы на черенке фанерной лопаты с взлохмаченным краем сами разжимаются, но нужно, нужно… он выживет. Он им всем покажет… покажет… мать их, что он тоже чего-то стоит!
Он остановился, чтобы перевести дух; когда попытался распрямиться, в спине громко хрустнуло и по пояснице словно разлилась теплая вода. Покосившиеся вышки лагерной охраны бесстрастно смотрели бельмами проржавевших рефлекторов; на каждом из них – снежная шапка и вид получается сюрреалистический… словно за ним наблюдают циклопы в ушанках. У них треухи белые – у него серый заячий. Он вкалывает – а циклопы молча сочувствуют ему, рискнувшему бросить вызов неизбежному.
От него, из-под расхристанного драного ватника, валит пар – а они мертвы. И, неизвестно отчего, это наполняет его веселой злостью. Стойте дальше, друзья, пока гниль не сожрет ваши опоры окончательно. И попадаете вы тогда один за другим, взметая фонтаны снега, разрывая спиральную «егозу», которая, несмотря на рыжую ржу, все еще способна рассечь плоть до кости. Стойте, стойте. Немного вам осталось… Правда, ему самому еще меньше – но хотя бы грядущую ночь он перебедует, вынесет тяжелый душный шизофренический бред реальности… Хрен им всем поглубже, чтоб башка не качалась! Ублюдки снежные!
А завтра с утра (оно наступит, черт возьми!!!) – в путь. Докидать снег и чинить снегоступы – чтобы уйти отсюда. Километров двадцать тайги, если выложится на полную – успеет до темноты. Что там, за невидимым барьером – неизвестно, однако стая там не достанет, он это знает точно. А остальное – ерунда, только оказаться вне территории стаи.
И плевать, что не такие уж они ему и чужие… все кончено, черта между ними проведена кровью и наказание за нарушение этой границы одно – смерть.
Человек стиснул зубы. Надо. Черт возьми, тяжело, но надо! Спина, казалось, застонала, когда он снова воткнул лопату в наметенный за ночь сугроб. Маленький человек, возле маленького домика на окраине маленького заброшенного лагеря посреди бескрайней тайги. Со своей смешной полусломанной лопаткой, которая дышит при каждом движении, вот-вот развалится нафиг. Бросил вызов зиме. Это было бы смешно, если бы не случилось на самом деле…
Кольцо вокруг дома чернело обнаженной вытоптанной землей…
На последнем броске лопата не выдержала, жалобно затрещала фанера и остатки снега, не долетев, скатились по крутому склону вала ему под ноги. Человек мрачно посмотрел на беспомощно повисший обтрепанный квадрат с выдранной полоской жести, только что крепившей черенок; потом на предвечерне темнеющее небо. Даже на ругань сил не осталось. Он только вздохнул судорожно, передернулся, как от озноба, отгреб остатки снега валенками и побрел в дом. Но лопату не бросил.
***
Ты ложишься спать, обнимаешь свою женщину, прижимаешься к ней, или наоборот, отворачиваешься к стене, чтобы лечь поудобнее, как любишь. Она тихо сопит тебе в плечо, за окном по проспекту носятся машины, иногда с ревом промчится какая-нибудь «колхоз-тюнинговая» лада, но ты уже не реагируешь на это – привык. Ты медленно валишься в сон, звуки вокруг гаснут, уже ни капающий на кухне кран не беспокоит, ни бубнящий где-то по соседству телевизор, ни умывающийся, звучно плямкающий языком кот на кресле. Сон катится на тебя как цунами, ты у подножия, а верхушка чудовищной волны теряется в облаках, на ее эбонитовой поверхности видны целлюлитные ямочки мелких внутренних течений, сон накроет и тебе тонуть в нем и тонуть…
Вот в этот момент ты и слышишь Зов. Тоскливый волчий вой, как из-за толстого стекла доносится, не звук а призрак звука… И все же он есть. И что-то в душе трепещет в ответ, ты чуть вслух не завываешь вместе с черным мохнатым жителем собственной души. Тонешь в сладострастном ослепляющем наслаждении, в первобытной звериной радости – позвали! Ты нужен Стае!!!
В этот момент как-то не задумываешься, что да, ты-то ей нужен, а вот она тебе просто необходима. И без нее хоть в петлю, куда там героину; по сравнению с тем, что делает с тобой Стая, самый тяжелый наркотик реального мира как аскорбинка. Потому что в ней ты живешь, а в размокших картонных декорациях реальности – существуешь. Влачишь свое жалкое никчемное существование отвратительного бесполезного человечишки. Рывок, в треске жил, в предельном напряжении мышц и хрусте суставов, через лишающую разума боль – только так, через очищение…
И прохлада снега. Живительная свежесть после духоты жалкого человеческого тела. И ты поднимаешься из белоснежной целины среди скелетов зимних деревьев, отряхиваешься – лишний снег слетает с серебристо-стальной шерсти, и наконец, поднимаешь морду к яркому шару зависшей над головой полной луны – и отвечаешь Зову. И вой ледяной иглой вонзается в черное небо, усеянное серебряными шляпками мелких гвоздиков, таких же холодных, как и тайга вокруг, и небо дрожит, готовое расколоться и рухнуть, и засыпать тебя этим смертельно опасным серебром. И тебе отвечают – такие же как ты, их много, целая Стая. И ты – один из них, это не просто слова. Это жизнь, настоящая, пьянящая, единственное, что имеет смысл.
