Полиция - [17]

Она задает вопрос торопливо, боясь упустить момент, когда об этом еще можно говорить. И тут же замолкает, почти стыдясь того, о чем спросила.

– Я? – изумленно переспрашивает Аристид.

Он отворачивается с грустной улыбкой.

– Не знаю… Если хочешь…

И добавляет нарочито шутливым тоном:

– Ты же знаешь, у меня не бывает собственного мнения.

Она знает, насколько справедлива его самоирония. Он может принять окончательное решение и передумать спустя пятнадцать минут, регулярно убирает обратно в морозилку то, что только что начал размораживать, изображает крутого парня, которому все нипочем, хотя на деле очень раним. Она видела его в деле. Он готов сыграть любую роль, лишь бы привлечь внимание: он может быть жертвой, преследователем, спасителем. Может в любую секунду замолчать и опровергнуть свои же слова. Обожает давать обещания, которые никогда не сдержит, – это его легкие деньги, потребительский кредит, который ему не придется возмещать. В обычной жизни он ведет себя крайне непоследовательно. Всегда с головой ныряет в происходящее, обольщает, сорит деньгами, вживается в свою роль. Но в следующий же миг без предупреждения исчезает, пару дней не отвечает на звонки, словно напоминая: «Не влюбляйся в меня, меня нельзя приручить, наши отношения завтра закончатся».

Они возвращаются к машине с коричневыми бумажными пакетами в руках. Она смотрит на часы, выуживает из пакета пару ломтиков картошки, жует. Еще не полночь, еще можно. Боль в животе стихла, пока Аристид мчал по шоссе, словно преследуя кого-то. Эрик и задержанный смотрят на них из машины. Виржини прячет улыбку, увидев за стеклами их лица. Они не понимают, как смешно выглядят, сидя в машине, друг за другом, с одинаково повернутыми вправо головами – словно пара сурикатов.

Прежде чем сесть за руль, Аристид театральным жестом галантно распахивает заднюю дверцу, а когда Виржини наклоняется вперед, с силой давит ей на голову, чтобы она пригнулась еще больше. Он держит ее, как в фильмах, пока она не садится, словно Виржини – преступница, а он следит, чтобы она нарочно не разбила себе голову. Он знает, что этот его жест всегда ее веселит, и она даже сейчас не может сдержать улыбку, понимает, что так он демонстрирует ей, что готов пойти на мировую.

Он садится за руль, поворачивается назад, протягивает задержанному гамбургер.

– Мать твою, он не голоден! – взвивается Эрик. – Его в самолете накормят. Поехали!

Он злится, потому что они оставили его одного в машине с типом без наручников. Он напряженно следил за таджиком все время, пока их не было, готовый выпрыгнуть из машины при малейшем шорохе, малейшем движении. Он боится, что теперь ему придется оправдываться, объяснять диспетчеру, почему они съехали с дороги.

– Что я скажу, если они позвонят? Что мы тут решили слегка перекусить? Притом что мы выехали уже двадцать минут назад? Невозможно работать, блядь.

Из штаба дали телеграмму, разрешающую им покинуть пределы округа. Но эти двое явно тянут время: наручники, блокировка от детей, остановка в «Макдоналдсе».

Аристид неохотно трогается с места. Он демонстративно молчит, желая показать, что ему неприятен тон Эрика. На кратком пути обратно к автостраде он нарочно сбрасывает скорость перед всеми стоящими у них на пути светофорами, чтобы те успели переключиться на красный.

– Да что ж ты делаешь-то? – Эрик задыхается от злости. – Все, хватит! Думаете, я не понял? Мне что, можно расслабиться и ехать домой? Я смолчал, когда ты открыла конверт, как будто ты адвокат какой-то, смолчал, когда сняла ему наручники, смолчал, когда вы потащились в «Макдоналдс», но чтобы на всех светофорах тормозить – хрена с два! Нам приказали привезти его в аэропорт, и мы привезем его в аэропорт. Решать не нам. Нам за это платят, ясно? Машина, аэропорт, самолет.

Он говорит с ними так, словно они утратили здравый смысл, забыли, что обязаны беспрекословно ему повиноваться.

– Не он первый, не он последний. И не важно, устраивает вас это или нет. Если эту работу не сделаем мы, сделает кто-то другой. Хорошо, что в СТКЗ не держат идиотов вроде вас. Блядь, да что вы тут устроили, дебилы, у вас что, говно вместо мозгов?

Аристид делает глубокий вдох, словно готовясь по полной ответить Эрику, но в конце концов просто медленно выдыхает и сворачивает на выезд на автостраду.

18

Лица сидящих в машине блестят в желтом свете фонарей. Полицейские внимательно вглядываются в пейзаж за окном, каждый со своей стороны: Эрик смотрит вправо, Виржини – влево, Аристид – вперед и назад. Они машинально разбивают автостраду на участки, словно при патрулировании.

Они едут через пригороды, где дома стоят дальше друг от друга, минуют районы, где живут низшие слои среднего класса, служащие, рабочие, мелкие чиновники вроде них самих – те, кто мечтал обзавестись собственностью по сходной цене, кто выбрал для себя каменный дом с крышей из рубероида, кто заселил недавно застроенные межгородские зоны, где отныне решается исход любых выборов.

Как будто бы это так просто – дать человеку сбежать, думает Эрик. Идея, конечно, романтичная, но в исполнении романтики не будет. Конечно, никто не вышлет вертолет на поиски сбежавшего таджика. Но все равно, нужно хорошенько продумать каждый этап. Для начала сунуть наручники Виржини в бумажный пакет из «Макдоналдса» и выбросить: пусть все думают, что парень сбежал со скованными руками. К тому же им не придется объяснять, почему они сняли с него наручники. Дать ему сбежать и проследить, чтобы другие патрули не увидели, как он вылезает из машины. Выждать минут десять, обеспечить ему преимущество. Ему, Эрику, придется пробежаться, чтобы выглядеть обессиленным. Затем связаться по радио с диспетчером и испуганным голосом сообщить о происшедшем, сказать, что задержанный воспользовался тем, что машина остановилась, и убежал, путаться в показаниях, неверно указать направление.