Полет кроншнепов - [88]

— Может быть, здесь? — спросил я, указав на красно-коричневое здание кафе.

— Ладно, — ответила она.

Когда мы уселись за столик, оказалось, что мы вроде бы не смеем взглянуть друг на друга. Хорошо еще, у нас была тема для разговора: сурки. Тема оказалась благодарной, потому что моя спутница поразительно много знала об этих забавных обитателях высокогорья. Следуя вкусам этих животных, мы заказали много салата. Однако один вопрос пока не обсуждался: поведение сурков при ухаживании, их брачные игры. Она только сообщила, что, по ее наблюдениям, эти грызуны не образуют постоянных пар.

— Они не знают супружества, — пошутила она.

— А ты? — спросил я.

— Я замужем, — ответила она.

— А я женат.

Мы взглянули друг на друга. Обоим стало неловко, будто нас уличили в каком-то постыдном поступке. Щеки ее порозовели, она отпила глоток вина и сказала:

— How do you like it? To be married?[57]

Я поразился удивительной прямолинейности вопроса. И, пытаясь найти ответ, сперва никак не смог продвинуться дальше невнятного лепета, но постепенно, раз-другой отпив из бокала, пришел к осторожной и во всех отношениях приемлемой формулировке.

— Во всем есть свои плюсы и минусы.

— Конечно, — сказала она. — Это и так каждому известно. А вот как тебе самому нравится быть женатым? Впрочем, не слишком ли много я спрашиваю? У меня сложилось впечатление, что брачные узы заставляют тебя сдерживать свои чувства.

— Ты правда так думаешь?

— Правда. И знаешь почему? Представь, что сейчас тебе кто-нибудь очень сильно понравился. Но ты не хочешь оскорбить другого человека, с которым уже связал свою жизнь. Поэтому ты не даешь воли новому чувству и без сожаления проходишь мимо.

— Женитьба кое в чем меня, конечно, стесняет — нельзя открывать окна на ночь. Лучше всего мне спится, когда в комнате адский холод, но теперь это для меня несбыточная мечта.

Она немного грустно улыбнулась.

— You are not serious[58].

— Нет, я вполне серьезно. Бывают моменты, когда я действительно жалею, что женился. Нельзя открыть окно, всегда надо рано ложиться спать, нельзя носить грязные носки, нельзя рыгать, нельзя ковырять пальцем в носу, нельзя издавать неприличные звуки.

— Это меня не интересует, — резко перебила она.

Я тут же пожалел о своих словах и сказал:

— Тогда что же ты имеешь в виду? Чем плохо, что я сдерживаю свои чувства, если кого-то полюбил?

— А тем, что если тебя кто-то полюбил и ты его тоже любишь, а сам сдерживаешь свои чувства, то причиняешь ему много горя.

Недовольно пожав плечами, она с каким-то вызовом, неприветливо и даже сердито посмотрела на меня. Когда мы пошли дальше, атмосфера непринужденности, в которой начался вечер, больше не возвращалась. Было уже поздно, и я проводил ее в гостиницу.

— Как ты утром добираешься до конференц-зала? — спросила она.

— Пешком, — ответил я.

— А разве можно дойти пешком?

— Да, и очень удобно, если знаешь дорогу. Завтра утром я опять пойду пешком. Может, пойдем вместе?

— Когда же надо выходить?

— Я выйду в четверть восьмого, а ты — без четверти восемь. От моей гостиницы до тебя полчаса ходьбы, а отсюда до конференц-зала — сорок пять минут.

— Пожалуй, неплохо было бы пройтись.

— Тогда я зайду без четверти восемь.

— Ладно, договорились, — сказала она.

Я пошел к себе. Возле тех двух колоколен я опять взглянул наверх. Сейчас там уже не было ни ворон, ни сокола, только быстро проносились белые облака. Посмотрев немного, я вдруг почувствовал, что со мной что-то случилось: мне показалось, будто колокольни летят, а облака стоят на месте. Очень странное ощущение, порой оно возникает, если долго смотришь на быструю реку: внезапно вода останавливается, а берега начинают двигаться. В лунном свете мне почудилось даже, что время пошло вспять. Вот бы сейчас воспользоваться случаем и исправить ошибки, сделанные когда-то в прошлом. На самом же деле, думая об исправлении прежних ошибок, я не хотел уходить в прошлое дальше того момента, когда наболтал ей про рыгание и неприличные звуки. Ну зачем только я это сделал? Почему не признался откровенно, что, женившись, я и в самом деле вынужден подавлять некоторые привычки и желания, подчас примитивные, но тем не менее упорные. Желание спать при настежь открытых окнах, желание прогуляться поздно вечером или даже ночью. Разумеется, я могу настоять на своем, но тут уж не обойтись без пререканий и всегда приходится доказывать, почему мне это необходимо. Но в таких случаях я меньше всего склонен что-либо доказывать, и вот уже самые обыкновенные желания кажутся мне очень важными, приобретают принципиальное значение. А сейчас, сию минуту, я могу делать что хочу. В любое время дня и ночи я свободен делать что хочу. Но вот странно: когда я бывал стеснен в своих поступках, я страстно мечтал о свободе, а оказавшись один и на свободе, ощущал эту свободу как ценность весьма относительную. Вот и сейчас опять променял свою свободу на обязанность: завтра, ровно без четверти восемь утра, я должен зайти за этой девушкой. Но у меня бывали и другие желания, не столь безобидные, как, например, спать при открытом окне, а именно желание добиться успеха в любви, такого успеха, который не был бы омрачен подспудным чувством вины, а весь заключался бы в изумительном, обостренно счастливом напряжении всех чувств, овеянном легчайшей грустью и охватывающем тебя в момент, когда решающее слово вот-вот будет сказано. Это самое прекрасное, что может встретиться человеку, так почему же изведать его позволяется лишь Один-единственный раз в жизни? Если ты состоишь в браке, твой поступок оскорбит партнера — нелепое положение, с которым трудно примириться: счастье для тебя есть в то же время несчастье для другого. Я шел и подбрасывал ногами сухие листья. Они взлетали передо мной, а я не давал им покоя и все подбрасывал, подбрасывал, пока не дошел до гостиницы. В номере я распахнул окна и с головой спрятался под толстую пуховую перину. Но очень скоро убедился, что из-за уличного шума уснуть можно только при закрытых окнах. Я вылез из постели и закрыл их опять.