Полет кроншнепов - [32]

— Я осторожно.

— А если ребенок…

— Первый раз не бывает детей.

— Правда?

— Ну конечно.

Я слышу ее шумное дыхание. Мое сердце лихорадочно колотится, и я кладу руку на грудь, чтобы унять его бешеный бег, подбираю с земли засохший стебелек, стискиваю его зубами. Теперь я слышу только плеск набегающих волн да тихий шелест камыша. Проходит какое-то время, и они поднимаются с земли. Парень натягивает плавки, девушка надевает купальник, и они вместе направляются к своей яхте.

— Тебе понравилось? — осторожно спрашивает парень.

— Очень, — откликается девушка, — и совсем не больно.

— Правда? — В его голосе слышится облегчение.

— Да.

Они садятся на борт своей лодки и свешивают ноги в воду, лодка чуть кренится под их тяжестью. Еще долго они так сидят, освещенные солнцем, настолько долго, что руки и ноги у меня затекают, я должен пошевелиться: мои движения производят шуму не больше, чем лысуха в кустах. Взявшись за руки, щека к щеке, те двое продолжают сидеть в лодке с убранными парусами. Но вот они наконец отчаливают, и теперь я могу спокойно помассировать ноги; больше всего на свете мне хочется сейчас вот так же вместе с любимой девушкой скользить на лодке к какому-нибудь укромному островку, где, скрытый от мира кронами деревьев, я смог бы показать себя не хуже, чем этот парень. Теперь все, чему невольно научил меня этот день, я смогу гармонично вплести в мое сокровенное влечение к Марте, потому что это было чисто и совсем не так, как у животных. Но что особенно поразило и обрадовало меня, так это чувство печали; теперь я принимал все, и причиной тому послужили не застенчивость или неуверенность, а в первую очередь именно эта всепроникающая печаль, которой сопровождалось каждое их движение.

Я еду на велосипеде по бечевнику. Машину я нарочно оставил дома, потому что она совсем неуместна при нашей возможной встрече. А вот велосипед увеличивал шанс повстречать ее. И раньше, если я подъезжал к школе на велосипеде, мне всегда выпадало счастье видеть ее. Так пусть и сегодня все повторится. Вечер еще не наступил, но что-то тревожное было в этих не ко времени темных, багряного отлива тучах, повисших над озерцами и небольшими каналами, затянутыми сплошным зеленым покрывалом. Отчего вдруг расступилось небо и, разбросав серые одежды, сменило их на этот неестественный багрянец? Более получаса я ехал вдоль воды и внезапно очутился на городской окраине среди современных многоэтажных построек. Вновь и вновь на моем пути попадались молодые родители — мать обычно с младшим, которого она везет в детской коляске, а рядом отец держит за руку второго малыша, тот или беспрестанно хнычет, или норовит подобрать с земли что-нибудь «интересное», он тянет папашу за руку, словно собачонка, которую выгуливают на поводке. Если же нет коляски, в руках обязательно хозяйственная сумка. Хозяйство, магазины — все это так далеко от меня. Хлеб мне по утрам завозит наш булочник. У себя в огороде я сажаю картошку и разные овощи. Да еще есть несколько фруктовых деревьев. Сосед держит коров, так что у меня всегда в достатке и молоко, и сыр, и масло.

Меня потрясает вид этих людей, обремененных заботами о хлебе насущном. К чему вся эта суета, какой несчастный жребий заставляет их каждую субботу таскаться с сумками и колясками по улицам? Хорошо, что сейчас светит тускловатое октябрьское солнышко, а если заморосит дождь или наступят холода? По мере того как я приближаюсь к городскому центру, народу на улицах становится все меньше, а среди людей с покупками все реже встречается молодежь. Родителей с детскими колясками здесь почти нет, их можно увидеть разве что на переходах, где они подолгу стоят в ожидании зеленого света. Центрами продолжения рода человеческого, похоже, стали районы-новостройки, где молодые супружеские пары большей частью подняты высоко над землей.

Перед зданием школы стоят уже десятки машин. Звенит звонок. Люди торопятся через школьный двор к входу. Я прислоняю свой велосипед к засохшему каштану, под которым еще чудом сохранилась подпорка, и тоже прибавляю шагу. Мне хочется поскорее попасть к моему окну, откуда раньше я часто видел, как она приближается к входу. В большом аквариуме, где когда-то держали экзотических рыбок, теперь беспокойно порхают рисовые зяблики, время от времени натыкаясь на прозрачные стенки.

— Маартен, привет.

Кто же это такой? Светло-каштановые волосы, лицо, усыпанное веснушками. Он говорит еще что-то, не обращая внимания на мои рассеянные ответы, а я неотрывно смотрю на поток прибывающих выпускников.

— Тео, Маартен, привет. — К нам присоединяется кто-то третий.

Тео, ах, Тео, ну конечно же! Добрый знак. Ведь с него все и началось. Так как же теперь, придет она или нет? Конечно, нет. Она и раньше никогда не ходила на школьные вечера, а я не пропускал ни одного в надежде ее увидеть. Все свое свободное время она отдавала игре на фортепьяно. Да нет, она не придет. Теперь у нее еще и дети. Зачем же я здесь? Чего ради я должен смотреть на эту доску с дурацким объявлением: «В 5^а четвертый урок ведет Янсен», зачем мне наш школьный сторож со своими пронзительными маленькими глазками? И этот третий, кто он, почему я должен с ним разговаривать?