Полет кроншнепов - [22]
Я причалил возле нашего дома. Этот миг неизменно оказывался самым тяжелым, потому что, как ни странно, во мне постоянно вспыхивал огонек ожидания: лишь только лодка коснется берега, мама, завидев меня, откроет дверь, как было когда-то, хотя и не часто. И я снова и снова переживаю горькое разочарование оттого, что она не вышла на порог. Не выйдет больше никогда. В конверте, ради которого почтальон вынужден был сделать крюк в два километра, оказалось приглашение: «По случаю 50-летия школы настоящим приглашаем Вас принять участие в вечере встречи выпускников и учащихся школы, который состоится 3 октября. Начало в 2 часа». Шариковой ручкой была накарябана приписка: «Из-за ошибки по вине нашего адресного компьютера высылаем приглашение с опозданием. Мы все же надеемся, что в ближайшую субботу Вы сможете прийти».
Листок, который я держал в здоровой руке, дрожал. Вечер встречи! И приглашение пришло лишь сегодня. Это же суббота, за два дня до отъезда в Берн. Откуда такое совпадение? Почему именно сейчас? Неужели мне суждено еще раз увидеть ее, прежде чем истекут отпущенные мне четырнадцать дней? Да, но у нее двое малышей. Как же она оставит их? Что бы там ни было, я пойду. Я совершу ошибку, если не воспользуюсь этой счастливой возможностью встретиться с ней, как бы ни малы были мои шансы, или пусть только увидеть ее издалека. О боже, если бы она смогла прийти, если бы ей только удалось прийти!
БОЯЗНЬ ПЛОЩАДЕЙ
Мы идем через луг — мама впереди, я за ней. Дорожка выложена грубо обтесанными каменными плитками грязновато-белого цвета. Местами дорожку пересекает канава, тогда мы шагаем по двум доскам, положенным рядом. Иногда на этих мостиках с одной стороны даже бывают перильца. Дорожку то там, то здесь перегораживает сетка из колючей проволоки — так отмечают перегоны дренажной протоки; кое-где вместо сетки — просмоленная дощатая загородь с калиткой, подвешенной под углом, и, когда мы проходим, створки захлопываются сами. Весь луг залит щедрым солнцем, и мне кажется, что уже лето. Вдоль воды растет норичник, кое-где уже виднеются первые одуванчики. Куда бы я ни посмотрел, повсюду снуют или перепархивают с места на место чибисы. Высоко над нами с громким резким криком проносятся болотные кулики, порой они опускаются совсем низко. Когда мы проходим мимо коров, животные долго смотрят на нас, иногда делают шаг-другой в нашу сторону, покачивают головами и провожают нас удивленным взглядом, как будто увидели людей впервые.
— Ты не побоялся бы коров, если бы шел один? — спрашивает мама.
— Нет, — говорю я.
— Теперь тебе придется каждый день ходить здесь одному, будь осторожнее — вода кругом, хорошо?
— Ладно.
— Зайти сегодня за тобой в школу?
— Не надо, я знаю дорогу.
— Конечно, ведь наша дорожка ведет прямо на школьный двор. — Мама указывает на красную черепичную крышу школы, хотя идти нам еще порядочно.
До меня долетает шум множества голосов, от которого становится как-то не по себе. Сегодня, первого апреля, я впервые пошел в школу, я радуюсь, но в то же время мне тревожно.
— А там есть большие мальчишки?
— Да, но ты их не бойся, — успокаивает мама, — они тебе ничего не сделают, а если станут приставать, скажи мне. Мы тогда пойдем с тобой к завучу и пожалуемся.
— А какие там учителя?
— Хорошие.
— А много будет сегодня уроков? Я уже научусь сегодня читать?
— Пока нет.
— Жалко.
Дорожка внезапно обрывается. Передо мной школьный двор. Я замираю на месте, внимательно изучаю резвящихся ребятишек. Большинство сломя голову носятся по площадке; другие смирно стоят вдоль стены, согнувшись, а остальные прыгают через них.
— Что это? — спрашиваю я маму.
— Они играют в чехарду.
У многих в руках книккеры[5]. Как зачарованный я смотрю на волшебное, незнакомое мне движение — дети играют в салочки, прыгают через скакалку, катают шарики. Теперь я тоже смогу играть на этой площади вместе со всеми и у меня будут друзья. Вот только мне, как и другим ребятам, пришедшим в первый раз, придется пока делать все, что скажет мама. Мы идем к широким дверям школы через всю площадь, заполненную старшими детьми. Мама нажимает звонок. Нам открывает девочка, и мы входим в помещение, где свет падает сверху — окна такие высокие; здесь неожиданно прохладно, голоса звучат гулко, необычно. Под этими сводами я почувствовал себя крошечным гномом, здесь как в самой высокой теплице. Появляется незнакомый мужчина в красивом светло-коричневом костюме с блестящими золотыми пуговицами, в которых беспечно играют лучики солнца, он здоровается с мамой за руку.
— Какой красивый костюм, — говорю я шепотом.
— Тихо, — одергивает меня мама.
— Тебе нравится? — обращается ко мне мужчина.
— Да, — чуть слышно отвечаю я.
— Учись хорошо, поступишь в реальное училище, а потом станешь военным, будешь носить такой же мундир, как я.
— Мундир, — я произношу в раздумье это слово, — вот это мундир?
— Тебе хотелось бы стать военным?
Я киваю.
— Как тебя зовут?
— Маартен.
— Прекрасно. Маартен Тромп, Маартен ван Россюм[6] — вот были истинные герои. Ну пойдем, я отведу тебя в класс.
Мы идем по коридору за мужчиной в мундире.
— Это завуч, главный учитель, — шепчет мне мама.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.