Полет кроншнепов - [117]

— Потому что в течение года ондатровый мех ценится по-разному. Осенью мех наиболее густой, ведь животные готовятся к зиме. Если бы разрешили торговлю, то со всех точек зрения имело бы смысл охотиться на них только осенью, а на весну и лето оставлять их в покое. В итоге вышло бы, что никакой выгоды от их истребления нет. Чем больше ондатр, тем больше меха. Расчет простой. А теперь давайте-ка проверим здесь.

Он спустился в канал и вытащил из-под зарешеченной дамбы ловушку из металлической сетки. В нее попались две ондатры.

— Целехонькие, только захлебнулись. По мне, вряд ли сыщется на ужин мясо более вкусное, чем ондатровое, оно и питательное, и нежное, и ароматное, прямо как лучшая дичь, оно даже менее сухое и тоньше на вкус, чем мясо годовалого оленя. И меня нисколько не удивляет, что хищники так любят лакомиться ондатрой. Даже не верится, как она только сумела распространиться за пределы Чехословакии, куда ее с Аляски для разведения впервые вывез какой-то принц. Да, впрямь удивительно, что она разводится повсюду, хотя буквально каждый спит и видит, как бы ее слопать. Она должна размножаться фантастическими темпами. По нескольку раз в год, понимаешь?

— Так-то оно так, — сказал я, — но раз ее все равно не истребишь, может, и не стоило начинать?

Я услыхал за спиной щелчок. Перед нами появились все те же серые тупоголовые микрофоны.

— Не думаю, что мне грозит безработица, — ровным голосом ответил старый охотник и спокойно зашагал дальше по берегу канала.

Я двинулся за ним следом, и репортер вынужден был весьма шустро перебирать ногами, держась между охотником и мной и протягивая каждому из нас по микрофону. Я шел и думал: интересно, надолго ли его хватит? Но мы все шли и шли вперед: старый охотник неторопливо, чуть шаркая; следом, будто высматривающая добычу цапля, вышагивал репортер; замыкал шествие я, краешком глаза наблюдая медленное кружение черных точек в небе.

— Можете начинать, — сказал репортер.

Я взглянул на него и подумал: в этой позе, с раскинутыми руками, в черненьких брючках и черненькой куртке он здорово смахивает на ходячее пугало. Как будто один силуэт вышагивает, тень, потерявшая хозяина, и я снова услышал, как он говорит:

— Можете начинать.

— Не гони, — сказал охотник, — у нас еще целая вечность впереди.

Мы молча шли в по-зимнему дремотном безлюдье, миновали один канал, другой, и время от времени охотник показывал мне ходы или следы ондатры или едва проклюнувшиеся из земли ростки мать-и-мачехи. Я дивился про себя, что мы с охотником без слов прекрасно понимали друг друга. Мы шли вдоль каналов, которые то и дело поворачивали, разветвлялись, и черные точки следовали за нами, не нарушая невозмутимой медлительности своего парения.

Репортер остановил магнитофон и сказал:

— Ну что ж, шумов для фона я записал достаточно.

Мы переходили от одного капкана к другому — ни один не пустовал. Подводные ловушки тоже были полны, и я подумал: если ему всегда так везет, то вскоре Нидерланды будут избавлены от ондатры. В одной ловушке сидели три обычные бурые крысы, а в один из капканов попался зверек без хвоста («Не сегодня завтра и хвост притащат за пять гульденов», — сказал охотник). Утро миновало, с неба начал сыпаться тонкий, промозглый дождичек, а мы повернули назад к машине охотника. Возвратившись в гостиницу, которая успела просохнуть от утренней уборки, мы заказали поесть. Затем сидели за столом, накрытым к обеду, и ждали.

Я спросил охотника:

— А почему вы решили выбрать именно эту профессию?

— Это долгая история, — ответил он, — но суть ее сводится к следующему: я перепробовал практически все, чем может заниматься мужчина, и в конце концов уразумел простую истину, что из всех профессий, какими когда-либо овладевал мужчина, наибольшее удовлетворение до сих пор приносит самая древняя, хотя моим оружием являются теперь капканы и ловушки, а не лук со стрелами. Но разница не слишком велика, к тому же я давно понял, что объезжать эти прекрасные каналы выясняя, живут ли в них и поныне ондатры, удобнее всего верхом. Сегодня мне предстояла встреча с вами, и поэтому я воспользовался машиной, но обычно езжу только на лошади, хотя министерство, которому, кстати сказать, я уже не подчиняюсь, находит несколько странным, что меня больше интересует овес, чем бензин. Поначалу я изучал лесоводство в Вагенингене, но не закончил курс, так как представилась возможность поехать в Венесуэлу. Там вместе с неграми я несколько месяцев валил деревья. Каждый день сорок негров и я шли на работу в девственный лес. Они ходили босиком, и ежедневно кто-нибудь из них наступал ногой на крошечную мшисто-зеленую змейку, мгновенно его жалившую. Через две минуты негр выгибался дугой, так, что ноги касались кучерявых волос, мы распрямляли его и подвешивали на палку, двое других негров клали концы палки себе на плечи и уносили его прочь. Я не раз просил хозяина выдать неграм обувь. Но он отвечал: это бессмысленно. Тогда я подкопил денег и разом купил сорок пар ботинок. Вот радости было! На следующий день сорок негров в восьмидесяти ботинках отправились в лес и все вернулись целые и невредимые. Но вечером они уселись резаться в кости — на эти самые ботинки! И играли до тех пор, пока вся обувь не перешла к одному-единственному негру. Назавтра все снова пошли валить лес, и один негр тащил на плече связку из сорока пар ботинок. И в этот день, естественно, снова скрюченный труп. Тогда я послал все к черту и вернулся назад в Нидерланды. Здесь я долго не мог найти работу по душе, подвизался в «Хорека»