Поле чести - [34]

— Верю. Может, это еще не пришло. Скажите, в какой, ситуации Вы были бы готовы взять, я не знаю, топор и пойти на улицу, и бороться уже не с камерой, а с топором в руках? Или не может быть такой ситуации?

— Может.

— В какой ситуации, Александр Глебович?

— В ситуации, когда будет либо какими-то силами их, или какими-то силами, грубо говоря, нашими, развязана гражданская война.

— А вот ваши силы, это что за силы, скажите.

— Силы, которые хотят сохранения государственности, хотят установления законности, желают, чтобы прекратили стрелять в детей — в Осетии, в Цхинвали, Азербайджане.

А Ваша сила — которая желает, чтобы это продолжалось.

— Откуда Вы знаете — во-первых. А во-вторых, покажите мне честного человека, который хочет, чтобы убивали ребенка.

— Они многозначительно уходят от этого, как правило.

Но вам уже предложили рецепт от убийства детей. Что же Вы от него отказались? Вас же он не устроил.

АВГУСТ 1991-ГО: КАРАНДАШИКИ…

Не скрою: я был искренне счастлив в первые часы 19 августа. Но только в первые часы… У меня две версии происшедшего: либо это была инсценировка, либо — попытка законного правительства страны выполнить свои законные обязанности. Выполнение этих обязанностей так страшно затрагивало интересы другой партии власти, что первые решились на переворот. Переворот с примесью инсценировки. По моему мнению, среди крайне симпатичной компании ГКЧП вполне мог быть провокатор. Поясню: допустим, банда из двух человек готовится взять банк. Появляется третий, говорящий, что у него все схвачено: менты не приедут, сигнализация отключена — все в порядке. Банда идет на «дело» и — всех берут. Третьего потом отпускают для последующей работы. Не исключаю — среди ГКЧП был этот «третий». Так вот, я был в полном недоумении к вечеру 19‑го… Прежде всего по поводу своей судьбы. Было обидно — все происходит без меня. А программа ГКЧП, между прочим, была прекрасна по содержанию, правда, весьма дурно написана. Ну, а если бы они победили — я не пел бы им «Славу».

Август 1991 год. 19‑е число.

Самой забавной фигурой августовских дней в Питере, конечно же, был Виктор Николаевич Самсонов, коренастый и носатый, носивший заказные широченные погоны, широченные, раза в три шире уставных, лампасы, генеральчик с хорошими, жиловатыми, грубющими ручищами крестьянина-великана, которые ему тоже были забавно велики. Физиономией Виктор Николаевич смахивал на неухоженный бюст кого-то из знаменитых полководцев Великой Отечественной.

Он постоянно где-то удил, что-то там ловил-вытаскивал и с прибаутками об этом повествовал, а также дьявольски остро точил целыми днями карандашики в своем генштабовском кабинетике на Дворцовой и пил там чаек, как-то всегда погремывая стаканом в подстаканнике. Словом, правил тогда Ленинградским военным округом.

По нормальным номенклатурным меркам он вообще-то был хорош, и за все время славного своего начальствования над округом замечен был лишь в одной крупной пакости: на традиционном уженье такому же коренастому и носатому, но с погонцами поуже генералу из Уфы, дико везучему по части этой самой ловли, погубил целую банку червей посредством налития в оную — с генералоуфимскими червяками — крутого кипятка. Насчет ужения рыбы командующий вообще строг был невероятно.

Мы с ним были в добрых отношениях еще со времен знаменитого референдума, когда командующий в «Секундах» косноязычно, но убедительно-мрачно что-то плел за Союз.

Повторяю, по номенклатурным меркам он был действительно не так уж и плох, по сути, ничем не выделяясь из гигантского столпотворения в меру краснорожих, в меру запойных — и совершенно неспособных выполнить свой долг советских генералов.

Помню, какой-то подлюга-демократ не поленился — высчитал общую протяженность в километрах… лампасов всех генералов Союза. Цифра вышла уморительная: лампасную ленту можно было протянуть от Кремля до Нижнего Новгорода.

Тогда все мы хихикали над этими «открытиями», не понимая, сколь страшна сама возможность проведения и опубликования подобных расчетцев, не понимая, сколь о многом это говорит, не понимая, что генеральское сословие, на которое столько возлагалось нами надежд, выродилось и сгнило заживо, что обшитые лампасами, увенчанные заказными фуражками, зажиревшие и номенклатурно-трусливые НАШИ генералы у врагов России ни страха, ни уважения не вызывают.

Это вырождение генеральского сословия, сословия, на котором действительно стояла Советская Армия долгие послевоенные годы, вырождение полное и безнадежное, обошлось нам позже очень дорого. Как помните, во все годы смуты, с 91‑го по сей день огромное по размерам советское генеральское стадо покорно и даже, как я подозреваю, с каким-то коровьим удовольствием подставляло бока под любые клейма.

Исключений было так немного, что даже и говорить не стоило бы, но память Рыбалко и Конева, освятивших деяниями своими и именами странное слово «генерал» все же, вероятно, требует вспомнить, что очень немного, безобразно немного, недоспустимо немного — но все же породило гниющее генеральское сословие таких воинов, как… черт, назвать-то некого…

Макашов, Варенников — не в счет — это еще родные дети Отечественной, равно как и Титов и те древние старики-генералы в древних и тусклых мундирчиках, что в октябре стискивали в покрытых стариковскими пигментными пятнами руках автоматы возле бойниц Дома Советов.