Поле чести - [33]

Тогда все 10 веков истории России Вам должны сильно не нравиться. К тому же, посмотрите, что и с Вами, и с многими-многими миллионами людей произошло в этом веке.

Вы можете себе представить, чтобы на русский гарнизон в Жмуди, как тогда называлась Литва, который вышел бы из своей крепости успокоить волнения, обрушились бы летописцы в Москве, клеймя позором этот гарнизон? Вы можете себе представить? Нет! И я не могу.

Вы можете себе представить, что бы сказал об этой ситуации в Прибалтике действительно светлейший человек, в нравственности которого у Вас даже нет никакой возможности сомневаться — Николай Михайлович Карамзин, который писал Историю государства Российского, понимая необходимость, увы, зла в отношениях между народами и в приоритете сильного в отношениях между народами?

— Необходимость зла. В чем она, как Вам кажется?

— Вы все клоните к Литве. Вы начните с Америки. Начните там кампанию: белые вон из Америки, всю землю индейцам. Это будет столь же логически обоснованно, как Ваши «волнения» в Прибалтике, спровоцированные и весьма подлым образом разыгранные со стороны Ландсбергиса.

— Вот что Вы сделали такого, о чем Вы пожалели задним числом, если честно?

— Я даже особенно не жалею о том, что сильно помогал «демократам» приходить к власти. Они все в этой редакции толклись, притаскивая друг на друга компромат во время своей предвыборной компании.

— А вот как так получилось, что Вы в 1989 году выступали против КПСС, так скажем, против мафии в КПСС, приезжали на вечер «Московских новостей» в Москву, и все те, кто сегодня Вас, мягко говоря, не любит, а в большей своей части откровенно презирает, они аплодировали Вам и я тоже был в зале, я тоже аплодировал? Что произошло с Вами? Сегодня Вы стоите с бывшими членами КПСС…

— Извините, ребята. Насчет бывших членов КПСС, это, по большей части, ищите среди своих ельциных, среди своих Яковлевых.

— Да. Вы правы, я тоже был членом КПСС.

— Да, совершенно верно. Вот я им никогда не был! И если выбирать: либо за Родину, но с коммунистами, либо против этой Родины — расчленять, дробить, тащить, унижать, насиловать, то все-таки извините…

— Но вот как так получилось, что в 89–90‑х годах Вы были против того, за что выступаете сейчас? Или я не прав?

— Нет. Вы сильно не правы, потому что я никогда не был против державы, я никогда не был против единства и нормальности взаимоотношений между людьми. Но когда вот эти, во многом мною доставленные на вершины власти люди, стали делать то, что они стали делать, — извините. Потому что все братоубийственные войны, все международные войны — это искусственно разожженные войны. Там нет ни одной стихийно разгоревшейся войны. И Вы это тоже знаете.

Когда все это стало происходить, когда рядом с Вами убьют двух или трех человек и Вы все это увидите своими глазами, как это было у меня в Югославии… та же самая ситуация. Тот же самый союз славянских государств, с которым сделали то же самое, что сделали с нами… Когда я увидел реальные плоды действий тех, кому я помогал, я ужаснулся и открестился от них.

— Александр Глебович, тем не менее, Ельцин Вам кажется оккупантом. Вы — партизан…

— Действия его мне кажутся оккупационными.

— Хорошо. Действия его оккупационные, Вы стоите в открытой оппозиции и совершаете действия, которые Вы называете оппозиционными. Что же это за действия, конкретно?

— Я делаю то, что делать необходимо — это все-таки попытаться разъяснить: в какой мы беде и что эта беда не случайна.

— Что же сделал Ельцин?

— Он принес интересы своего народа в жертву интересам другого народа.

— Другого, — какого?

— Вероятно, какого-то другого народа.

— Ну, какого, давайте конкретно.

— Того, которого не устраивала мощь нашей страны.

— А есть какой-то такой народ?

— Есть.

— Так что, Ельцин — агент Антанты, получается?

— Я не видел этих документов у В. А. Крючкова. И к тому же ироническое высказывание по поводу Антанты, учитывая беду, в которой находится страна, мне тоже непонятно.

— Александр Глебович, а вот это ощущение, что Вы сидите в окопе, а вокруг Вас враги и Вы отстреливаетесь, оно изначально Вам присуще или только в последние два года?

— Это, скажем так, присуще после Вильнюса… но тоже не надо упрощать, хотя сходство определенное есть. Ведь в Приднестровье тоже сейчас люди сидят в окопах и они в точно такой же ситуации.

— Александр Глебович, т. е. врагов много.

— Безусловно.

— Александр Глебович, ведь точно так же начался и большой террор в 1930 году.

— Милостивый государь, сейчас об опасности террора можно говорить только со стороны их. Когда разговор о терроре будет уместен с нашей стороны, мы об этом поговорим отдельно.

— Александр Глебович, не кажется ли Вам, что все-таки Вашей работой движет сумма неких мнимостей, в которые Вы верите (я в этом не сомневаюсь), тем не менее это мнимости, за которые потом будет стыдно, коль Вы честный человек?

— Понимаете, я уже долго работаю. Мне стыдно чего-то не было. И если бы я почувствовал такую ситуацию — что я против совести что-то совершил, то, видит Бог, — человек, который поперек всех идет, поперек всего общественного мнения, нашел бы в себе силы сказать, как он это понимает, у этого человека хватило бы сил признать и свою слабость, и свою ложь.