Полдетства. Как сейчас помню… - [23]
Оазис красоты находился на окраине городка. Туда я захаживал часто, в разное время года, но волшебнее всего там было зимой. Потому что вокруг какой-никакой, но снег, из зелени – только сосны, а там – настоящий райский или ботанический сад (не был ни в одном, ни в другом, но в моих мечтах они примерно так выглядят). Какой-то начальник нашего лагеря, извините – командующий военного городка, распорядился создать розарий, и он возник как по волшебству. Длинный, широкий, с размахом, он дал приют нескольким десяткам сортов роз.
Розарий. В военном городке. До сих пор хочется вдохнуть полной грудью, до боли в ребрах, когда просто вспоминаю о том месте. Как же там божественно пахло! Удивительно! Мы не знали тогда искусственных роз, которые не умеют осыпаться и долго стоят, но при этом не обладают главным достоинством цветка настоящего – запахом. Те мои, из детства, розы пахли все до единой. Я различал их, они все были для меня не безликой массой, а миром индивидуальностей. Мои розочки были живыми, и я даже иногда, кажется, улавливал, как они переговариваются.
Следил за розарием прапорщик. Немолодой уже (как мне казалось тогда), он перемещался между раскидистыми кустами, словно катился, умудряясь не задеть ни одного бутона. Телосложение его чем-то напоминало букву О. Подбородок был гладкий и тоже овальный, а под ним – его дубль или тень, – упругий такой, не колыхавшийся при ходьбе второй подбородок. Шарообразный живот с трудом помещался под форменной рубашкой, отчего пуговица в районе пупка всегда была расстегнута. И еще он всегда улыбался широкой полукруглой улыбкой, сейчас бы я сказал – «как смайлик». Проходя между рядами растений он, мне кажется, разговаривал с розами. Больше о его внешности ничего не помню. Бесконечной доброты и улыбчивости человек О.
Меня этот хранитель прекрасного впускал всегда, начиная с того самого раза, когда мы пришли туда с папой. Папа впервые привел меня в розарий зимой, 30 января, чтобы принести маме букет ко дню рождения. Кстати, наверное, поэтому именно зимний розарий и волшебный запах королевы цветов так запомнился мне: я не ожидал зимой почувствовать такого внезапного летнего, ароматного, удивительного потрясения. Когда я медленно втискивался с улицы, с трудом оттягивая подпружиненную дверь, прапорщик начинал хлопотать и округло охать: «О! Проходь, проходь, охлождаешь жо! Скорей, скорей, мой хорошой…» Он не то чтобы окал, но все почти гласные в его исполнении становились круглыми, о-образными.
Я ходил в розарий не поболтать со старшим товарищем, а помечтать. Бродил среди цветов, которые были выше меня, и изо всех сил дышал ими, доводя себя до головокружения. Иногда я подбирал лепесток и потом по несколько дней играл с ним. Когда мы повзрослели, годам к шести с половиной – семи, играя в песочнице с красивыми девочками в секретики, я под стеклышки, бывало, вкладывал лепестки роз из своей коллекции. А иногда даже дарил их. Ну вы понимаете…
Я не помню, чтобы когда-нибудь ломал или сам срезал цветы. Но несколько раз мой друг прапорщик (а не отец ли это был того самого Сережи – металлической рожи?) из срезанных (отбракованных?) цветов собирал букеты, которые я относил маме: «На вот, отдашь своей мамочке».
Честно говоря, до сих пор интересно, для чего там на самом деле был розарий? Ну ведь не на продажу солдатики растили цветы, в самом деле? Неужели правда потому, что душа требовала красоты?
Подножный корм
Мы, дети военного городка, жили своей уличной жизнью. Просыпаясь утром, находили на столе завтрак, прикрытый тарелкой от мух и чтобы не заветривался. Быстро закидывали его в себя и выбегали на улицу – в пространство, которое принадлежало только нам. Когда мы хотели пить, пили из колонок или где находили воду. Когда хотели есть… Вот тут уже были варианты.
Если путь приключений уводил нас далеко от дома, время на обратную дорогу тратить было очень жалко, и мы включали фантазию. В отличие от деревенских ребят, мы были не слишком продвинутыми в искусстве выживания на природе: ловить рыбу или поджаривать на костре грибы не умели. Да и не было у нас в лесу ни узнаваемых, гарантированно съедобных грибов, ни рыбы в многострадальном Русском озере (да и будь она там, откуда взяться навыкам рыбной ловли? Их у нас не было тоже). Собрать мелкие зеленые яблочки под случайно выросшей жиденькой яблонькой – да, это был наш вариант. Живот, правда, потом жутко урчал и оскомина во рту набивалась тут же, но все же еда. Еще можно было у солдатской столовой выпросить чего-нибудь. Солдат ребенка не обидит – ну то есть не каждый солдат его обидит. Кто-то мог хлеба дать или что там еще можно было, не испачкавшись, в руках принести. Но были и такие, кто только за щелбан или пендель соглашались быть благотворителями. Всякие были герои в советской армии тогда.
Ярко вспоминается мне случай, когда товарищи наловили больших гусениц. Кто-то им накануне рассказал или прочитал книжку про далекие путешествия и приключения, в которой, мол, герои жарили и ели гигантских гусениц. Что это была за книга, я и тогда не знал, и сейчас не тянет. Но детям в голову идея запала, а тут подвернулись какие-то непонятные многоножки в большом количестве… Так они их запекли! Я не стал даже нюхать (а все почему? Не читал тогда еще книг), а вот мои товарищи бойко хрустели сухонькими трубочками и делились впечатлениями. Эта, видите ли, прожарилась лучше, а другая еще мягковата, но зато слаще. Бррр… Не могу припомнить, что с ними потом было, но мне почему-то кажется – ничего особенного. Просто на том свете в гусеничном аду им припомнят этот их эксперимент.
